Жужелиц задвинули на самое Болото, но они освоились здесь с такой быстротой, что становились уже несносны. Они отрастили себе что-то вроде больших плоских листьев, как у лилий или лотосов. На них они свободно плавали, на них же питались. Милена уже издали заметила, что несколько таких плавучих цветков уже стоят на рейде возле грациозного партийного строения. С досадливым стоном прикрыв глаза, она сделала вид, что спит.
Слышно было, как ребята-корабельщики пытаются расшугать этот нежданный заслон, расталкивая его шестами.
— Кыш! Кыш отсюда! — покрикивала на них и Рут.
Послышался шелест тростника под днищем: приехали.
— Ну вот, леди, — сказал один из пареньков.
Невдалеке от дома дрейфовал плавучий островок, сплошь усаженный Жужелицами.
— Милена, Милена, Милена, — говорили они хором, громко шелестя при этом своей листвой. В окнах верхних этажей виднелись недовольные лица соседей. Лицо стоящей в дверях экономки было повязано платком, чтобы защититься от возможной болезни. С этой же целью смердела черным дымом выставленная на площадку жаровня.
Пахло кофе: это муж экономки смазывал им дверные и оконные перемычки. Думая о чем-то своем, он повернулся и выплеснул из ведра остатки кофе — и прямо под ногами поднимающейся на площадку Рут образовалась коричневая дорожка.
— Вот ч-черт, — только и сказала та.
В вышине слышался стрекот геликоптеров.
Милена, ступив из барки на поросший тростником берег, направилась к Жужелицам.
— Ты куда? — растерянно окликнула Рут. Жужелицы по приближении Милены заворковали как голуби и руками прикрыли себе головы, чтобы спрятаться от напора ее мысли. Те из них, что торчали на берегу, поспешно заковыляли обратно в бурую воду. Милена остановилась на береговой кромке, глядя, как зыбким золотом горит на маслянистой и темной как нефть водной глади отражение закатного солнца.
— Вам придется уйти, — обратилась Милена к Жужелицам. — Если вы останетесь, то снова придет «Гарда», и люди опять же рассердятся. Я тоже здесь не останусь. Я переезжаю в больницу, и чувствовать себя буду не лучшим образом. Старайтесь держаться от меня на расстоянии. Попытайтесь найти себе место, где вы будете в безопасности, а я вас там, когда смогу, навещу.
Из воды на берег выбрались двое Жужелиц с розами в зубах, причем один — на четвереньках. У второго полностью отсутствовали зубы, а золотистые некогда волосы куцыми завитками вились вокруг обширной лысины.
— Привет, Ма, — сказал он вдруг как ни в чем не бывало. Это был Король. — Помнишь Пальму? — Он похлопал по спине человека-собаку.
— Да, — едва слышно сказала Милена.
— И он тебя помнит. Помнит, как ты его спасла. Славная собака.
Пальма уронил цветок к ее ногам, а сам, припав к земле и высунув язык, посмотрел на нее снизу вверх взглядом, полным любви и желания ласки.
— Молодчина, Пальма. Хороший песик, — прошептала Милена, почесывая ему за ухом.
Пальма тявкнул от удовольствия и завилял задом, хвоста на котором, понятно, не было и быть не могло.
— Он думает, ты его хозяйка, — пояснил Король.
Надо знать Жужелиц, чтобы понимать, чего им стоило расстаться с Пальмой. Он был их всеобщим любимцем. Надо знать Жужелиц, чтобы понимать, чего им стоило уступить его ей.
Милена устало вздохнула. «Ну вот, опять двадцать пять». Тем не менее она знала, как сейчас поступит.
— Что ж, пойдем, Пальма, — сказала она без особого энтузиазма. — Пойдем, мальчик. Или ты у нас девочка?
— Домой, — одобрительным хором, озаряясь улыбками, загудели Жужелицы, — она забирает его домой!
— Ну, что я говорила? — подстроилась под атмосферу Рут. — Говорила же я, что о тебе будут заботиться!
— А вам всем лучше разойтись, — кивнула Милена Жужелицам и, направляясь по кофейной дорожке к дому, споткнулась и чуть не упала. Пальма у нее в ногах пытался подпрыгивать, но анатомия у него была явно не собачья, и это ему мешало.
— Не поведешь же ты эту штуковину в дом! — попыталась встрять Рут.
— Он не штуковина, — возразила Милена, чувствуя, как голос у нее дрожит от слез, — он живой человек.
Внезапно это наивное создание у нее в ногах показалось ей самым дорогим существом на свете.
Жужелицы начали разбредаться, кланяясь и влезая на широкие плавучие листы своих собратьев. От подбирающих корни и отчаливающих от берега листов-островков по воде пошла рябь. Под стрекот геликоптеров, заходящих на второй круг, под почесыванье по-собачьи часто дышащего Пальмы, под задумчивое, удрученное покачивание головы Рут Милена по лестнице стала подниматься в свое жилище. Что-то, резонирующее с приливной волной все еще ощутимого присутствия сторонней жизни, смутно и медлительно растекалось в самом низу живота.
Едва Милена открыла дверь, как ее чуть не сбил Майк Стоун, метнувшийся к ней с балкона с озабоченным, полным тревожного участия лицом.
Просеменив неверной походкой, она обессиленно упала мужу на грудь.
— Майк, — произнесла она. — У меня рак.
И лишь тогда, когда Майк ее обнял, до нее дошло. Она сама заставила себя заболеть, из любви. Но Любви к чему?
Глава восемнадцатая
Светозарные доспехи (Детский сад)
В СВОЙ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ день рождения Милена решила устроить пикник в Архиепископском парке, неподалеку от больницы Святого Фомы, и пригласить на него всех друзей.
Нюхач Эл нес вино и фруктовый сок. Сцилла — корзину с едой, а Питерпол — стул Майка, который тот специально спроектировал и построил для себя. Стул поддерживал его со стороны плеч и бедер, позволяя вместе с тем разбухшим ягодицам свободно свисать вниз. Майк разработал для себя и особую походку. Он вышагивал, поводя бедрами из стороны в сторону, а ноги волочились сзади. В парке находилась спортплощадка. На ее утоптанном красноватом грунте играла в футбол стайка шустрых мальцов, не преминувших, конечно же, бросить игру и поднять экзотичную компанию на смех.
Милена, собравшись с силами, направилась к мальчикам. При виде ее озорники затихли, лишь переглянувшись со смущенными улыбками. Они знали, что их сейчас отчитают, но у них хватало такта выслушать чужие нотации и принять их как должное. К тому же они знали, что это за женщина.
У Милены выпали все волосы; голова на тонкой, с проступающими жилами шее чуть клонилась вперед. На лице у нее был грим, как у актрисы. На это ее надоумила Сцилла, которая кисточкой придала ее коже выгодный оттенок лилового загара с подобием серебристых блесток возле глаз. Серебро действительно шло к лиловому, но не могло скрыть, насколько глубоко у Милены ввалились глаза и как одрябла вокруг них кожа. Улыбаясь накрашенными розовыми губами, она сознавала, что улыбка из-за обнаженности десен напоминает оскал черепа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});