— Помяни, Господи, новопреставленную Анну, Надежду…
Лицо у Анны было простое, оплывшее. «Гурьбой и гуртом» и с Анной — всю жизнь.
Только в церкви пришел ко мне покой — когда внесли Н. Я. в притвор храма и сняли крышку с гроба. Надя не улыбалась, как в первый день. В лице было достоинство, как у солдат, которых мне довелось хоронить. «Есть у нас паутинка шотландского старого пледа, ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру», — написал Осип Мандельштам. И друзья накрыли Н. Я. остатком этого чудом уцелевшего пледа.
А перед этим был морг, куда Н. Я. взяли серьезные люди (по меньшей мере — милиция), а квартиру опечатали. Еще раньше обрезали телефон. Потому что он непрерывно звонил. Н. Я. улыбалась в гробу, когда за ней приехали на легковушке: опоздали! Мальчики и девочки читали над ней Евангелие. Горела свеча. В кухне стояли бутылки. Резко пахли полуживые цветы. А в передней, сцепившись локтями, друзья H. Я., молодые и старые, не пропускали милицию. И ничего не выходило с похоронами на Ваганьковском. Последние дни Н. Я. (когда она улыбалась в гробу) были очень похожи на всю ее жизнь. Чего-то меньше, чего-то больше: друзей было больше. И они не позволили ее увезти без гроба — на легковушке. А потом не позволили похоронить — прямо из морга. Чтобы «по-тихому». И вот — храм Знамения Божьей Матери, из красного кирпича. За кирпичной, красной оградкой Н. Я., где ей уже ничего не грозит.
Декабрь 1988 г.
Стихотворения О. Мандельштама
I. СТИХИ «ВОЛЧЬЕГО ЦИКЛА» 1931(1) ***
Колют ресницы, в груди прикипела слеза.Чую без страху, что будет и будет гроза.Кто-то чудной меня что-то торопит забыть -Душно, — и все-таки до смерти хочется жить.С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,Дико и сонно еще озираясь вокруг,Так вот бушлатник шершавую песню поетВ час, как полоской заря над острогом встает.
2 марта. Ночь
(2) ***
За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людейЯ лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей:Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей.Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе,Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе.Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.
17-28 марта
(3) ***
Ночь на дворе. Барская лжа!После меня — хоть потоп.Что же потом? — храп горожанИ толкотня в гардероб.Бал-маскарад. Век-волкодав.Так затверди на зубок:С шапкой в руках, шапку в рукавИ да хранит тебя Бог!
Апрель
(4) ***
Нет, не спрятаться мне от великой мурыЗа извозчичью спину Москвы -Я трамвайная вишенка страшной порыИ не знаю, зачем я живу.Ты со мною поедешь на «А» и на «Б»Посмотреть, кто скорее умрет.А она — то сжимается, как воробей,То растет, как воздушный пирог.И едва успевает грозить из дупла— Ты как хочешь, а я не рискну, -У кого под перчаткой не хватит тепла,Чтоб объехать всю курву-Москву.
Апрель
(5) ***
Я с дымящей лучиной вхожуК шестипалой неправде в избу:Дай-ка я на тебя погляжу -Ведь лежать мне в сосновом гробу!А она мне соленых грибковВынимает в горшке из-под нар,А она из ребячьих пупковПодает мне горячий отвар.— Захочу, — говорит, — дам еще…Ну, а я не дышу — сам не рад.Шасть к порогу — куда там! — в плечоУцепилась и тащит назад.Тишь да глушь у нее, вошь да мша,Полуспаленка, полутюрьма…— Ничего, хорошо, хороша!Я и сам ведь такой же, кума.
4 апреля
(6)***
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда…Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье -Обещаю построить такие дремучие срубы,Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи,Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду -Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахеИ для казни петровской в лесах топорище найду.
3 мая
II. «АРЕСТНЫЕ» СТИХИ 1933(7) ***
Холодная весна. Голодный Старый Крым.Как был при Врангеле — такой же виноватый.Овчарки на дворах, на рубищах заплаты,Такой же серенький, кусающийся дым.Все так же хороша рассеянная даль.Деревья, почками набухшие на малость,Стоят, как пришлые, и вызывает жалостьВчерашней глупостью украшенный миндаль.Природа своего не узнает лица,Их тени страшные — Украины, Кубани…Как в туфлях войлочных голодные крестьянеКалитку стерегут, не трогая кольца.
Старый Крым. Апрель-май
(8) ***
Квартира тиха, как бумага -Пустая без всяких затей,-И слышно, как булькает влагаПо трубам внутри батарей.Имущество в полном порядке,Лягушкой застыл телефон.Видавшие виды манаткиНа улицу просятся вон.А стены проклятые тонки,И некуда больше бежать -И я как дурак на гребенкеОбязан кому-то играть…Наглей комсомольской ячейкиИ вузовской песни наглейПрисевших на школьной скамейкеУчить щебетать палачей!Пайковые книги читаю,Пеньковые речи ловлюИ грозное баюшки-баюКолхозному баю пою.Какой-нибудь изобразитель,Чесатель колхозного льна,Чернила и крови смесительДостоин такого рожна.Какой-нибудь честный предатель,Проваренный в чистках, как соль,Жены и детей содержатель -Такую ухлопает моль…Давай же с тобой, как на плахе,За семьдесят лет начинать -Тебе, старику и неряхе,Пора сапогами стучать.И вместо ключа ИпокреныДомашнего страха струяВорвется в халтурные стеныМосковского злого жилья.
Ноябрь
(9) ***
Мы живем, под собою не чуя страны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца -Там припомнят кремлевского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирныИ слова, как пудовые гири, верны,Тараканьи смеются глазища,И сияют его голенища.А вокруг него сброд тонкошеих вождей,Он играет услугами полулюдей.Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет -Он один лишь бабачет и тычет.Как подкову, дарит за указом указ -Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз,Что ни казнь у него — то малинаИ широкая грудь осетина.
Ноябрь