только мог меня высмеять, к режиссерам близко не подпускал. Жить так близко к миру артистов и не иметь туда доступа, это еще хуже, чем находиться от него в недосягаемой дали. А потом, когда я лучше узнал своего патрона, неприязнь сменилась ненавистью. Ну почему эта полная посредственность преуспевает, а я прозябаю?! И мне захотелось поколебать его несокрушимую самоуверенность и убежденность, что он любимец фортуны. Тысячи людей, куда более способных, чем он, так и не могут пробиться.
— Хотим все и сразу, не так ли, Валенцано? — сказал Руссо, но без тени иронии. — Вы принадлежите к самому молодому поколению. Что вы там о себе возомнили? Мы, старые, наивные глупцы, тоже мечтали вначале кто о славе, кто о богатстве, кто просто о счастье. Разве это так уж недостижимо? А что получилось? Более чем скромное жалованье, радостей почти никаких. А жизнь у нас просто собачья. Так, по-вашему, — он бросил взгляд на Пьерантони, — мы должны взять и убить начальника? Только потому, что он сделал карьеру. Ну разве это не бессмыслица?! Так уж устроен мир.
— Преподлый мир! — выдохнул Валенцано.
Пьерантони и Руссо промолчали, и он это оценил. Он приподнялся и снова сел на диван, сплел свои тонкие, почти детские пальцы.
— Все началось с анонимных писем. Мне показалось, что я могу этим воспользоваться и сбить полицию с толку. Потом убили Пиццу. Я-то знал, что в ту пятницу он отправился на улицу Пальманова навстречу собственной гибели. Я не советовал ему идти туда. Но когда узнал, что его убили, моя идея отомстить Шпаге, — может, меня подтолкнула и чужая жестокость, — из туманной фантазии внезапно стала реальностью, вполне конкретной целью.
Я умолчал о том, что знал о смерти Пиццу. Чем запутаннее становились факты, тем больше у меня появлялось шансов на успех. Шпагу опутала целая сеть совпадений, и более благоприятный случай придумать было трудно. К тому же в какой-то момент над всем взяли верх мои актерские амбиции!
Руссо и Пьерантони кивнули, каждый вспомнил, как последовательно вел себя Валенцано и как тревожился он за судьбу семьи Шпаги. Впрочем, волнение и тревога были, очевидно, неподдельными, и Валенцано даже не понадобилось разыгрывать роль. А потом блистательно продуманные «показания» и хитрые умолчания в самых важных местах.
Актер и режиссер.
Валенцано приподнялся, опираясь о валики.
— Надо полагать, мне пора следовать за вами. Вещи мои собраны.
Он зашел в кабинет и вернулся с чемоданчиком. Пьерантони вспомнил, как он, весь напряженный как струна, дрожащий, уезжал с чемоданчиком денег. Сам себе натворил столько бед, и уже ничего нельзя изменить.
Неужели Валенцано этого не понимает? Он вознегодовал на жестокую несправедливость, ощутил себя жертвой. Но ведь это извечная человеческая драма. С недостойным его ума легкомыслием он обрек себя на тяжкие испытания. Он думает, что пройдут годы тюрьмы и все переменится. Нет, горе, унижение останутся с ним. Навсегда. Но что уж теперь поделаешь?
— Спасибо, что вы пришли сами, — сказал Валенцано, выйдя вслед за ними в коридор. Он мягко погладил по шее Балайку, и та ласково и благодарно поглядела на него своими золотистыми глазами.
— Увы, я новичок в такого рода делах, — с усмешкой промолвил он.
Он издевался над собой, чтобы морально осудить себя или же наказать за недостаточную изворотливость и ловкость?
— Я готов был биться об заклад, что вы до меня доберетесь. Такова участь всех растяп, не так ли? А вот убийцу Пиццу вам отыскать будет куда труднее.
24
В понедельник, точно в двадцать часов, вторая программа «увела» у первой по крайней мере шестьдесят процентов телезрителей, с нетерпением ожидавших призывных сигналов труб. Тысячи молоденьких девушек в своих просторных и тесных квартирах радостно задергались, не обращая внимания на сердитые окрики родных, пожилые синьоры, сидя на табуретках, блаженно вытянули свои отяжелевшие в варикозных прожилках ноги.
Жан Луи Шпага появился на сцене четвертой студии, и вскоре он «заполнил» своим лицом весь экран. Все с жадностью вглядывались в это столь знакомое лицо в надежде увидеть следы недавних тяжких переживаний.
Об Уго Валенцано никто ничего не знал. Но кинооператоры запечатлели в кадре обычную радушную улыбку телезвезды, обычный задорный чуб и обычные сильно подведенные круглые глаза. Лишь когда он произнес ритуальную фразу:
— Ударами Шпаги! Это, дорогие друзья, особый рождественский конкурс… — стало заметно, что бодрость его показная и скрывает усталость, а веселость какая-то неестественная. Риккардо повернулся к Марине.
— Малость сдал, не правда ли? — прокомментировал он. Смачно выругался про себя и заключил: — Словом, звезда изрядно потускнела.
Марина так и не оправилась от шока, который она испытала в полицейском управлении. Сильнейшее унижение, ведь она выглядела полной дурой. А все фараоны были за Шпагу. Да еще им грозила тюрьма, хоть Риккардо и утверждал, что эту историю полицейские раздули до невероятности. И все потому, что не умеют отличить невинную шутку от настоящей опасности. Правда, Шпага подвергался подлинной опасности, но они-то тут при чем? Но если этот болван Шпага и не возьмет назад свою жалобу на то, что ему грозили смертью, то и тогда ничего страшного не произойдет. Ведь они никогда прежде к суду и следствию не привлекались.
Едва они приехали домой прямо из Центрального полицейского управления, Марина, к своему изумлению, увидела, как муж ринулся к телевизору, будто ничего и не случилось. Она так растерялась, что даже не сообразила разбить вдребезги этот проклятый ящик с его лживыми телеобразами. Но неужели у Риккардо не пропала охота смотреть всю эту чушь?! Неужели он ничуть не изменился, и эти трудные дни не помогли ему поумнеть?
Она с досадой поглядела на мужа. Сейчас она готова была испепелить его, хотя знала, что ярость, увы, ее единственное оружие, часто только вредит ей.
— Кретин! — крикнула она. Выбежала из кухни, рухнула на кровать и залилась слезами.
25
В кабинете Центрального полицейского управления Руссо и Пьерантони засиделись допоздна. Руссо протянул Пьерантони протокол допроса. Было уже одиннадцать вечера. Валенцано подписал свои показания и готовился провести свою первую ночь в тюрьме. Дирекция Радиотелевидения разрешила дать сообщение для печати.
Наконец им удалось отыскать Салуццо, который, сидя у окна, молча слушал запись допроса. Он тоже считал, что теперь остается лишь поймать Лучано Верде, про которого в конце концов его дружки сказали, что, вероятно, он-то и расправился с Пиццу. Нет, назвать его убийцей было бы неверно, объяснили они. Ведь Пиццу сам его спровоцировал.
Когда Салуццо вспомнил о наглых улыбках этих двух «бунтарей», ему