До этого момента я была как оглушенная. Что-то спрашивала его, а в голове ничего не оставалось. Чувствую, творится что-то гадкое, подлое, а умом понять не могу. Но наконец-то до меня дошло. И злая я стала. И страшно сделалось. Даже подумала: может, все это просто шутка? Вот сейчас он кашлянет в кулак – он всегда так делал, когда собирался поострить, – и скажет, что разыгрывает меня. А он говорит:
– Вы, Светланочка, скоро увидите: все прежние подарки – мелочь по сравнению с тем, что вы сможете иметь, если будете меня слушаться.
Мне захотелось поскорее в город, домой, к маме. Так тошно, прямо сил нет.
– Едем отсюда, – прошу его. Между прочим, уже давно стемнело, и жутковатым мне показалось то место.
Он говорит:
– Еще минуту, мы не закончили нашу беседу. Вы должны сказать либо да, либо нет. Но во всех случаях я теперь вынужден заручиться вашим обязательством никому ни о чем не рассказывать.
– Расписку вам давать, что ли? – спрашиваю.
– Это ненадежно, – сказал он. – Мы придумаем более верные гарантии. А сейчас я должен вас предупредить: о нашем разговоре вы не имеете права сообщать даже Пьетро. Сам он об этом спрашивать вас, разумеется, не будет.
Тут только я подумала, какую же комедию целый год разыгрывал со мной этот Пьетро. И какой же надо быть сволочью и как нас с Галкой купили. Ненавидела я себя в ту минуту лютой ненавистью, как гадину последнюю. Губы себе все искусала до крови, чтобы не разреветься.
– Поедемте отсюда, – прошу его. Но он не торопится. Решил ковать железо, пока горячо. Говорит с издевочкой:
– Я понимаю, у вас незавидное положение, и чувствуете вы себя скверно, но что же поделаешь? Уверяю вас, дорогая Светланочка, уже завтра вам станет значительно легче, а через неделю вы поймете, что ровным счетом ничего не произошло. Ну какая из вас шпионка? Вы же еще, в сущности, ребенок, а те маленькие услуги, о которых я вас буду просить, они же безобидны, как детский поцелуй.
Я застонала от тоски, и тут он добавил:
– Но если вы кому-нибудь проговоритесь – знайте: это будет стоить жизни и вам, и вашей матери, и тому, кто узнает нашу тайну.
До чего же ты докатилась, думаю. Если этот старый подонок не побоялся тебе в открытую говорить такие вещи – за кого же он тебя считает? Значит, уверен, что и ты гадина, которую за красивую тряпку можно с потрохами купить. Было бы что под руками, честное слово, я бы его убила.
– Мы уедем отсюда в конце концов? Или я уйду! – кричу ему.
Он мне руки больно сжал и говорит:
– Потише. Я вам все сказал. И не сомневайтесь, все так и случится, если вы не пожелаете держать язык за зубами.
Было уже, наверное, половина двенадцатого, когда мы приехали в город. Я хотела выйти из машины у первой трамвайной остановки, но он сказал: «Подвезу к дому». Ладно, думаю, все равно. Я уже решила, что надо делать. Приду, позвоню Лешке, попрошу зайти за мной, и вместе пойдем в КГБ, от нас десять минут пешком. Успокоилась, хотя очень курить захотелось.
Мы ехали к моему дому со стороны гаражей. Там и у Леши есть гараж для мотоцикла – он называет «стойло». И вот, не доезжая до этого места, машина вдруг заглохла. Он сказал, кончился бензин. Я вышла, он тоже и говорит: «Я вас провожу». Я говорю, не надо, а он меня догнал и идет сбоку. Там узенький асфальт положен, вдоль забора тянется. Он спрашивает тихим голосом:
– Так мы договорились?
Я молчу.
– Светлана, вам же хуже будет, подумайте.
Не выдержав, я говорю:
– Сволочь проклятая, тебе в тюрьме место.
Тут, наверное, он меня и ударил…»
Отправив Светлану домой, Орлов и Семенов еще посидели в кабинете.
Двойственное чувство вызвал у них ее рассказ. Им не понравилась манера изложения, но дело было не в лексиконе.
– Вот и спрашивай после этого: осознала или не осознала? – сказал Орлов.
– Не будем уподобляться резонерам.
1965–1978
Примечания
1
Объяснять неизвестное при помощи еще более неизвестного.