Доктор Лао нагнулся к клетке и погладил гончую по голове. В ответ та глубоко вздохнула – словно ветерок зашелестел в листьях платана.
– Что за ерунду болтает старый чинк? – спросил карантинный Инспектор номер один.
– Понятия не имею, – ответил карантинный Инспектор номер два. – Пойдем лучше взглянем на русалку. Все равно мне кажется, что паршивая собака не настоящая.
Русалка сидела в баке с соленой водой, лениво взбивая пузыри своим рыбьим хвостом. Клочья морской пены плавали вокруг нее, покрывали ее тело, висели на волосах. Время от времени ее гладкий чешуйчатый хвост цвета морской волны показывался из воды, и тогда становился виден веерообразный плавник, розовый, как у форели. Русалка пела мелодичную песенку о дальних морях, откуда она была родом, и золотые рыбки, плававшие в том же баке, замирая, слушали ее. Она играла с маленькими красными рыбками, ловя и отпуская их своими гибкими руками. Грациозная, как рыба, и прекрасная, как юная дева, русалка производила странное впечатление. Карантинные инспекторы были поражены тем, что на ней не было даже купальника.
– Мы нашли ее в одном из пустынных заливов Желтого моря, – начал рассказ доктор Лао. – Она плавала в коричневых мутных волнах. Они были мутными, потому что прошли сильные дожди, и потоки воды смыли грязь в море. В тот же день мы поймали морского змея. Удачный был денек.
Мне кажется, она часто тоскует по великому седому океану. С болью в сердце я держу ее в этом баке, но я просто не знаю, куда еще можно поместить русалку. Я собираюсь отпустить ее, когда наш цирк будет давать представление где-нибудь на побережье. На рассвете, когда поблизости никого не будет, я отнесу ее к морю, войду по пояс в воду и осторожно отпущу ее. И я, глупый старик, буду стоять там по пояс в воде и оплакивать красоту, которую только что отпустил от себя, красоту, до которой я мог дотянуться, но понять которую до конца так и не смог. И если кто-нибудь увидит меня там, в воде, то наверняка подумает, что я сошел с ума. Но кто знает, возможно, отплыв немного, она обернется и пошлет мне прощальный поцелуй? О боже, почему я не встретил ее в молодые годы! Созерцание ее красоты могло бы изменить всю мою жизнь. Ведь красота способна на это, не так ли?
– Увы, не знаю, что и сказать, – ответил карантинный Инспектор номер один.
– Чем вы ее кормите, док? – спросил Инспектор номер два.
– Дарами моря, – ответил доктор. – Идемте, взглянем на сфинкса.
Поманивая львиным хвостом, чтобы отогнать мук, сфинкс стоял в углу шатра и разглядывал вошедших.
– Странных типов вы сюда водите, доктор Лао, – укоризненно произнес он.
– Все в интересах дела, – ответил доктор.
– Господи! Он говорит, – воскликнул Инспектор номер один.
– Конечно, – спокойно сказал доктор.
А сфинкс одарил их взглядом, полным нескрываемой скуки.
– Скажите, это она или он? – спросил другой инспектор.
Доктор Лао смутился.
– Выйдем на минутку, я объясню вам, – пробормотал он.
На улице он таинственно сообщил:
– Я бы не хотел, чтобы сфинкс нас слышал, видите ли, это не мужчина и не женщина, это одновременно и то, и другое.
– А разве такое бывает? – спросил Инспектор номер один.
– Неужели вы не слышали? Право же, я удивлен. Давным-давно человек по имени Винкельман обнаружил это, внимательно присмотревшись к Африканскому сфинксу. Так называемое состояние бисексуальности.
– Черт возьми, – сказал Инспектор номер два. – Давай вернемся и взглянем на эту тварь еще разок.
Фрэнк Талл, юрист, позвонил жене из конторы в начале третьего и предложил сходить в цирк.
– Нет, – заявила она, – не пойду. Но тебе я советую сходить и еще раз хорошенько посмотреть на человека, которого ты принял за медведя. Тогда поймешь, как получается, что люди видят одно, а присягают совершенно в другом, когда дают показания.
– О Господи, дорогая, – вздохнул Фрэнк, – ну что ты дуешься? Я думал, ты уж обо всем забыла. Я ведь признал, что это был человек, не так ли?
– Да, но ты сказал это только для того, чтобы успокоить меня, а я терпеть не могу, когда меня успокаивают, особенно, если я знаю, что права.
– Знаешь, что я тебе скажу, дорогая, давай сходим и еще раз посмотрим на это создание, и кто из нас окажется неправ, тот и извинится. Идет?
– Господи, Фрэнк, да я прекрасно знаю, что это был человек! Мне нет нужды идти туда и убеждаться в этом еще раз. А вот ты сходи. Я буду очень тебе признательна, когда ты придешь домой и извинишься за то, как ты насмехался надо мной утром.
– Ты ведешь себя очень неразумно, дорогая.
– Напротив. Я считаю, мое поведение – верх разумности, особенно если вспомнить, как ты зубоскалил и советовал мне купить очки. Если бы я дала волю чувствам, то закатила бы такую сцену, которая могла закончиться только разводом.
– Послушай, дорогая, не могу понять, ты действительно все еще сердишься или разыгрываешь меня?
– Нет, Фрэнк, я не сержусь, но я и не разыгрываю тебя.
– Может, передумаешь, и пойдем?
– Нет, Фрэнк, я правда не мочу. Сходи один.
– Ну ладно, тогда до свидания.
– До свидания.
Фрэнк сказал стенографистке, что будет через полчаса, вышел из конторы, сел в свой седан и поехал по Мэйн-стрит к цирку.
Юрист Фрэнк Талл был начинен множеством искусственных органов. Его зубы были изготовлены и вставлены протезистом. Его глаза, слабые и несчастные, смотрели на мир через бифокальные линзы. В его череп была вставлена серебряная пластинка, закрывавшая отверстие, через которое была уделена опухоль мозга. Нога из металла и пластика заменила ему ногу из плоти и крови. Живот Фрэнка опоясывал бандаж, поддерживающий грыжу и предохранявший его внутренности от выпадения. Особая подвеска поддерживала мошонку. В левой руке плечевую кость заменяла платиновая проволока. Каждую неделю Фрэнк ходил в больницу, где ему вводили поочередно то салварсан, то ртуть, чтобы не позволить бледной спирохете окончательно овладеть его организмом. Время от времени он подвергался массажу предстательной железы и промыванию желудка – он страдал хроническим несварением. Иногда ему приводилось продувать газом сгнившее легкое. За ухом у него располагался слуховой аппарат. В ботинке здоровой ноги Фрэнка находилось устройство для поддержки свода стопы, смягчающее плоскостопие. Парик скрывал серебряную пластинку в черепе. Гланды и аденоиды были удалены, так же как и аппендикс. Камни из мочевого пузыря выведены, рак из носа выжжен. У него был иссечен геморрой и выкачена вода из колена. Иногда его приводилось кормить через клизму: в горле у Фрэнка было проделано отверстие, чтобы он мог дышать, когда засорятся ноздри. Голова держалась на стальной скобе, поскольку шея была сломана. Короче, как представитель биологического вида, он не представлял ни малейшей ценности и имел меньше шансов на выживание, чем самая ничтожная полевая былинка. Как член общества, он был окружен уважением и заботой, продолжая существовать лишь за счет того, что сумел приспособиться к его уродливым порядкам. Он был мужем, но не мог быть отцом, был женат, но не мог любить. Если бы кто-нибудь вздумал заглянуть в могилу Фрэнка спустя сто лет после его смерти, то не обнаружил бы там ничего, кроме кучи ржавой проволоки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});