Читать интересную книгу Девочка и ветер - Драган Мияилович

– Да! – ответила она едва слышно.

– Что «да»?

– Трахаемся.

Перед Мамукой перевернулся весь мир. Что-то сдавило ему горло. Он почувствовал резкую боль в груди и только выдохнул.

– Сейчас, когда ты все знаешь, тебе легче? – спросила она, подушечками пальцев с лакированными ногтями скручивая джойнт.

– Что это у тебя такое? – этим вопросом он ушел от ответа.

– Травка. Ничего опасного. Хочешь попробовать? Помимо всего прочего, поднимает настроение.

В этот момент Мамука выпил бы и яду, если кто-нибудь предложил. Он, кому с раннего детства внушали, что от наркотиков надо бежать, как черт от ладана, он, который считал наркоманов преступниками и полулюдьми, почти плачущим голосом прошептал:

– Скрути и мне.

Они вышли на балкон. Он попыхивал сигаретой, распознавая на свежем воздухе сладковато-кисловатый запах дыма марихуаны.

– Не так! Дым надо вдыхать глубоко в себя.

Он затянулся, потом еще, и так несколько раз. Ждать пришлось недолго, вскоре взгляд его остекленел. На какой-то момент ему показалось, что он видит перед собой две Иваны, и обе звонко смеялись. Вскоре он и сам начал бесконтрольно и необузданно смеяться.

– Что бы сейчас сказала моя нана[22], если бы увидела своего сына-наркомана, – он задохнулся от смеха.

– Марихуана – это не страшный наркотик, в Голландии она вообще официально разрешена, – объясняла ему Ивана.

– Я больше не злюсь на тебя, только скажи, он лучше меня? – Мамука, развалившись на пластмассовом стуле, говорил как-то спокойно и медленно.

– Ни лучше ни хуже.

– А кого ты больше любишь?

– Я никого не люблю. Наркоман не любит никого, кроме себя. Тебе это понятно? А впрочем, все мужчины, все вы одинаковы…

Последнюю часть предложения он уже не расслышал. Ему вдруг показалось, что все вокруг покачивается и колеблется, как барка в открытом море, а руки и ноги неожиданно стали тяжелыми, словно свинцовыми.

– Мне плохо, – растягивая слова, сказал он отяжелевшим голосом, пытаясь найти проход через балконную занавеску и добраться до дивана в гостиной.

Ивана помогла ему, и он свалился на диван. Остекленевшим взглядом он смотрел в потолок, на котором раскачивалась люстра, и все вокруг волнообразно вздымалось, как в морской пучине. Мамука погрузился в глубокий сон.

XIII

Ивана быстро поняла, что Мамука насколько физически слаб, настолько и душевно мягок и уступчив, что им можно манипулировать. Временами, когда ему что-то не нравилось, например ее регулярное употребление алкогольных напитков по выходным или частые визиты доктора Магнуса Петершона, он становился упрямым и бурно реагировал. Ивана, зная, что он безумно в нее влюблен, обычно пользовалась проверенным и всегда удачным методом:

– Я такая, как есть! Если тебе не нравится, можешь уходить. Дверь – в коридоре!

– Но, Ивана, ради бога, – Мамука снижал тон на две октавы, – зачем ты губишь свою жизнь? Ты можешь умереть.

– Ну и что?

– Как что? Я же тогда всю жизнь буду скорбеть о тебе.

– Расскажи это кому-нибудь другому! Кто умер, больше не страдает, поэтому бессмысленно скорбеть. Если я умру, ты будешь скорбеть не обо мне, а о себе, потому что у тебя больше не будет меня. Скорбь – это хитрый шепот нашего эгоизма, который значительно сильнее тихого крика любви или страха перед кончиной. Сознайся, ты этого не знал. Разве я не права?

Мамука обнял ее и долго молчал, не моргая, глядя через окно в синеву неба, по которому скользили белые облака, похожие на клочья шерсти. В своем воображении он представлял Ивану, как она, спустив ноги с прекрасно выточенными ступнями, сидит на облаке и, как в лодке, плывет по небесным просторам, направляя ее в желаемую сторону, в какую-то новую, таинственную жизнь, а он стоит один, не в состоянии преодолеть разделяющее их расстояние.

Чтобы она не заметила его слабость, он спрятал полные слез глаза, резко поднялся и направился к кухонной раковине, всегда полной невымытой посуды. Повернувшись спиной к Иване, он тер жирные тарелки и чашки из-под кофе под струей теплой воды, которая с шумом исчезала в сливном отверстии.

Пока Мамука мыл грязную посуду, Ивана, крадучись, взяла в ванной свой спид и моментально почувствовала, как ее тряхануло. В носу мягко пощипывало, а знакомые сладкие волны бурно накатывали на руки и ноги. Она немного посидела на унитазе и вскоре снова почувствовала себя довольной и активной. Мамука за это время уже дважды подходил на цыпочках к туалетной двери, прислушиваясь, что там происходит, и удивлялся, что́ она там так долго делает. На его упорный стук она крикнула, не открывая двери:

– Да что ты пристал! Что, я не могу спокойно в своей квартире справить физиологическую нужду? Подожди меня там.

Вернувшись в кухню, она помогла Мамуке вытереть посуду и налила две рюмки «Бейлиса».

– Вздрогнули! – Она обласкала его довольным взглядом.

– Мы сегодня будем любить друг друга? – Он был нетерпелив.

– А разве мы не любим друг друга?

– Я имел в виду, будем ли мы сегодня заниматься сексом?

– Может?! – загадочно ответила она, налив себе новую рюмку.

Она нечасто отдавалась Мамуке, но иногда позволяла ему то, чего он страстно желал. В последнее время доктор Петершон давал ограниченные суммы денег, зная, что она использует их для покупки наркотиков, он сам покупал продукты, одежду и другие нужные вещи для нее и Ангелины. Мамука был единственным, от кого она могла получить деньги и потратить их по своему усмотрению. Кстати, Мамука был очень экономным. Стипендию и то, что получал дополнительно, он должен был распределить так: сначала заплатить за квартиру и продукты, дать Иване три тысячи за фиктивный брак, который давал ему разрешение на пребывание и работу, и что-то отправить в Тбилиси сестре и матери. Ему действительно было нелегко. Он отрывал от себя и чаще был голоден, чем сыт. Если кто-то просил у него одолжить денег, он чувствовал себя так, будто ему вырывают глаз. Ему было тяжело давать деньги Иване, но не дать ей он тоже не мог. Она хорошо это знала и очень ловко пользовалась этой возможностью.

– Я пошла в ванную принять душ, – прощебетала она, закрыв за собой дверь. Пока она готовилась, Мамука, раздевшийся, возбужденный от страстного желания, накрывшись покрывалом, ждал в ее кровати. Только в трусиках и бюстгальтере, прячущем слишком рано увядшую грудь, она юркнула к Мамуке, который, как пиявка, впился в ее молочно-белое тело, дрожа от радости, что снова владеет ею. Ощутив прохладу и гладкость ее кожи, приклеившейся к его разгоряченным чреслам, ему показалось, что она сделана из шелка. Не имея желания, но стремясь удовлетворить Мамуку, Ивана делала все, чтобы это поскорее закончилось. А он, наоборот, старался, чтобы акт длился как можно дольше, рассчитывая таким образом показаться настоящим мужчиной и достойным конкуренции доктору Петершону. Как только он чувствовал, что приближается к оргазму, то вынимал свой маленький толстый член и пытался пальцем отыскать клитор Иваны.

– Я не хочу! Мне это не нравится, – сопротивлялась Ивана, взбираясь на него. Перед глазами Мамуки недолго раскачивались две высохшие груди Иваны, крупные и вытянутые, похожие на полусдувшиеся воздушные шары, оставшиеся на какой-то стене после давно прошедшего праздника. Опытными движениями она приводила действие к логическому завершению и, шлепая ногами по холодному полу, пропадала в ванной. Голый, покрытый черной порослью маленький грузин оставался один на снежной белизне смятой постели, разочарованный в себе и недовольный тем, что снова все так быстро кончилось.

– Мамука, ты можешь одолжить мне тысячу крон?

– Откуда у меня? – хватался за голову Мамука.

Волосы вставали дыбом у него на голове, он судорожно метался, как мышь в мышеловке, зная наперед, что диалог закончится его капитуляцией. Мамука не хотел давать деньги, потому что знал, на что они будут потрачены.

– Поверь, у меня нет денег, – продолжал он плакаться, пытаясь объяснить ей свою ситуацию. – У меня стипендия – семь тысяч крон, супер, если заработаю еще пять. Когда дам тебе три тысячи за разрешение, заплачу за квартиру, проездной, телефон и электричество, отправлю что-то матери и сестре, у меня даже на еду не остается.

– Есть у тебя. Я хорошо тебя знаю. Ты просто жадина. Как мышонок заталкиваешь все в норку, пряча и от самого себя. Ладно, не надо. Попрошу у Магнуса, он мне точно даст.

Это была та самая капля, которая всегда перетягивала чашу весов в ее сторону.

У Мамуки мгновенно останавливался взгляд, он беспомощно и неохотно брал кошелек и молча протягивал гладкую шуршащую купюру любимой женщине.

– Видишь, у тебя есть. – Она радостно целовала его и клала деньги в ящик под навесным шкафчиком.

Частые упоминания имени Магнуса Петершона в их общих разговорах и нескрываемая симпатия Иваны к нему, как и его регулярные визиты, доводили Мамуку до сумасшествия.