На пятый день в сенях зашумело. Дверь распахнулась, и вошел тысяцкий. Треснулся затылком о притолоку. Матернулся чуть слышно. За ним вошел, нет, вкатился, будто круглый на коротких ножках Василь Модестович.
— Вот что, казак. Гонец ты справный. Поедешь под Смоленск к воеводе Шеину. Письмо повезешь. — Скряба сел на лавку прямо возле входа.
— Погоди, Иван Прокопич, я же не у тебя на службе, а у атамана Степан Тимофеича. Мне обратно вертаться надобно.
— Ты на службе у Руси Православной. Усек? А в бумаге, которую ты вез, сказано атаманом Кобелевым, что могу я тобой распоряжаться сколь угодно по своему усмотрению.
— Неужто у тебя своих гонцов нема? — Инышка чуть не плакал.
— Есть у меня свои гонцы. Но ротмистр тебя видел, и возница его тебя наверняка запомнил.
— Чего опять на кого-то заблужденья навести нужно?
— А ты понятливый. Но не хотел я, чтобы ты это сообразил.
— А чего тут соображать! Всяко у такого знатного тысяцкого гонцов полон огород. Зачем-то я нужен. А зачем еще, как не для того, чтобы неприятелю сведения иного толка подсунуть.
Скряба с Рукавицей переглянулись.
— Бойкий ты на ум, как я погляжу! — Рукавица почесал лоб.
— Да и побойчее есть! — Инышка покраснел от волнения. — А меня б вы лучше до дому отпустили. Неужто без меня нельзя обманные сведения подсунуть?
— Ты еще ничего толком не услышал, а свое, знай, мелешь да печешь! — Скряба повысил голос. Но уже спокойнее добавил: — Что так, то так! Нужен ты нам, Иныш, со двора кыш, уж прости, брат.
— Дело, парень, государевой важности! — Рукавица снова почесал лоб.
…Хоть бы помыл башку свою! Всё чешет и чешет! Все мозги уже повычесал!.. Инышка еле сдерживался. Ему вовсе не хотелось куда-то мчаться, выполняя государевы задания. И домой ему не хотелось. Пуще неволи хотел он остаться в Можайске. Так сильна была жажда по Ядвиге.
— А как там Карача? — И к татарину у казака стало зреть чувство симпатии.
— Лежит в жару. В себя еще не приходил! — Теперь уже Скряба почесал свой лоб.
— Да что по вам одна вша, что ли, скачет?.. — Казак твердо посмотрел в лицо тысяцкому.
— Ну, коли другого выхода не имеется, то говори уж, Иван Прокопич, все начистоту.
— Да с такими, как ты, и впрямь лучше без обиняков. А то свое, не дай бог, чего удумаешь. Да воротить начнешь. Тут и вовсе не разгребемся.
— Свое-то у меня никак не заржавеет.
— Вижу-вижу. Гонцов своих я уже отправил к государю. Сам понимаешь, с таким делом тянуть нельзя. Думаю, услышит меня Михайло Федорович и вертаться до Москвы начнет.
— А тогда чего ж?
— А то ж! Ты не перебивал бы, мукомол, ядре нать, понимаешь!.. — Рукавица сдвинул брови.
— Не перебьешь, так не вразумишь как след!
— Ладно, Василь Модестович, ты тоже не кипятись! — Тысяцкий шумно выдохнул. — Шляхетские разъезды уже вовсю за спиной нашего войска шныряют. Ждут татарского подкрепления. Чтобы подвести как надо для удара.
— Так, Иван Прокопич… — Рукавица сделал знак воеводе.
— А, ну да… Пенек старый. Чуть не забыл. Мы вот тут подумали с Василь Модестовичем, что надо бы послу государеву имя приличествующее данной ситуации иметь.
— Так у меня вроде есть имя! — Инышка аж привстал.
— С вашими именами казацкими курам на смех да псу на слезу. Как с таким именем перед государем предстанешь? А ну как он тя спросит: как звать-величать, добрый молодец? Че ответишь? Иныш, со двора кыш?
— Э-э, дядя, будь поаккуратнее. Не я то выбирал и не ты. За нас выбрали, вот те пусть и меняют!
— Значит, не хошь государю служить и польску пани сопровождать?
Скряба прищурился.
— Оно, конечно… Ну, ежели вот дело государево. Я так Тимофей Степанычу и передам. — Инышка покраснел до самой маковки.
— Тимофей Степаныч только рад будет, что у его казака имя православное появилось. В общем, как ты там говоришь, Василь? — Тысяцкий посмотрел на Рукавицу.
— Самое родственное по близости звучания выходит: Иннокентий.
— Ух ты! — Инышка раскрыл рот.
— Иннокентий — баское имя! — Тысяцкий подмигнул казаку. — Отца-то как звать?
— Отца-то с матерью давно татары порешили. Меня дядька Пахом с теткой Дуней растили.
— А про отца не помнишь, значит?
— Звали Полужник. Потому как оловом расплавленным предметы разные поливал. Лужил, словом.
— Вот и хорошо. А растил дядька Пахом, говоришь?
— Так самое.
— Тогда сам Бог тебе велел быть Полужниковым Иннокентием Пахомовичем. А! Что скажешь, казак удалой, гонец государев? — Скряба хлопнул себя по колену.
— Ух ты!
— Вот и ухай теперича еще лет сто! — Рукавица обнажил в улыбки кривые, желтые зубы.
— Ну а теперь к делу! — Тысяцкий снова хлопнул ладонью по колену. — Как я уже говорил сегодня, шляхетские разъезды в тылах московского войска шныряют. Они-то нам, парень, и нужны. Тебе предстоит путь нелегкий и дело щекотливое. Надобно, чтобы ты передал полякам одну весть.
— Я? Как же ж?! — Инышка, теперь уже Полужников, выпучил глаза.
— Поедешь к ним под видом человека, решившего перейти на ихнюю сторону. Для надежности, чтобы поверили, дадим тебе Ядвигу.
— А передать что?
— Надо, очень надо, чтобы они тебе поверили. Дескать, бежал с Руси, ради любимой, которую освободил из застенка. Нечаянно прознал, что астраханские и казанские татары, присягнувшие на верность московскому государю, готовят поход на Речь Посполитую с юга. И хотят ударить по Киеву.
— Ты прости меня, дурня, Иван Прокопич, но я должен знать: зачем такое хитроумие? — У Инышки аж лицо перекосилось от такой сложности.
— Объясню. Поляки хотят пойти в ответное наступление. Поджидают для этого татар.
— Это я уяснил.
— Молодец! Смоленск, чует мое сердце, мы нынче не вернем. А чтобы не потерять все войско в придачу с царем и Москвой, нужно, чтобы поляки в наступление не переходили, а перебросили часть сил к Киеву. Ихний королевич Владислав шибко на московский трон хочет! Усекаешь?
— Усекаю.
— Для этого нужно, чтобы они тебе поверили. Вот как я мыслю. Мы тут небольшой народный бунт разыграем. Подожжем чего-нибудь. Стрельцы забегают муравьями. Ты в это время прокрадешься в темницу к пани и освободишь ее. Предложишь ей бежать. Для пущей верности по дороге пришибешь посла, который якобы везет мое письмо к государю. В письме том будет написано, что-де держись, царь-батюшка. Наши силы идут на Киев. Понял? — Скряба сам вспотел, втолковывая парню стратегическую задачу.
— Понял? А как гонца-то пришибить?
— Смотри не покалечь мне его! Сделаешь вид, что выстрелил в него, а сам мимо. Он в тот момент нож коню под ухо. Крови много будет. Сделай вид, что его рубишь. Из-за пазухи у него письмо с моей печатью возьмешь. Ядвига все это будет видеть и в польском штабе за тебя вступиться. И еще обязательно нужно сказать будет: мол, Карача живой-здоровый. Только ранен был. И сейчас готовится к походу на Речь Посполитую.