- Какое?
- Мракобес.
- Нет, не возьму,- сказал Витька.
- Возьми, пожалуйста,- просил я. - Ну, возьми. Разве это трудно?
- А ты осмысли свое поведение и осуди его. Тогда возьму это слово обратно.
- Я не вижу в своем поведении ничего плохого.
- Ну, до завтра,- сказал Витька.- Придет время, ты осудишь.
Время шло, а я себя еще не осуждал. Не то, чтобы мне не хотелось осуждать себя, а дело было сложнее. Витька, собственно, добивался, чтобы я осудил не только себя, но и Громова. В этом была его главная цель.
Себя я осудить еще мог, но Громова мне что-то мешало. Не знаю даже, что мешало, не отдаю себе отчет. Я, конечно, понимал, что название "мракобес" относилось не только ко мне, но и к Громову, на которого за что-то рассердился Витька.
До поры до времени я был намерен молчать и выжидать, как пойдут события дальше. Чего-то выжидал и Коровин тоже. Однажды на улице, в присутствии Девяткина и Десяткина он бросил на меня рассеянный взгляд и, сплюнув, небрежно спросил:
- Ну как, осудил или еще но осудил?
- Кого? - притворился я, что не понимаю.
- Известно кого, - ответил Витька. - Не Дарвина же с Ньютоном, а того, кто верит в разные антинаучные факты.
Я промолчал.
Витька еще раз сплюнул.
- Так осудил или не осудил?
- Не осудил.
- Обыватель! - обругал меня Коровин.- Мра-ко-бес.
Оба - Девяткин и Десяткин - загоготали на всю улицу. Даже шедшая мимо старуха оглянулась и посмотрела на меня, незнакомая некрасивая старуха с пустым ведром и авоськой, в которой лежал хлеб и сардельки. И она тоже рассмеялась. Значит, все слышала и поняла.
Я не знал, куда деться от стыда. В горле вдруг пересохло и запершило, защемило под ложечкой. И я пошел, не глядя ни вперед, ни по сторонам. Когда я отошел и потерял их из виду, вдруг внезапный голос, находящийся где-то внутри меня, тихо сказал:
- Ну, и осуди. Подумаешь, что тебе это - трудно, что ли? Скажи Коровину, что ты осознал спою ошибку. И он перестанет называть тебя мракобесом.
Но я не внял совету этого голоса. Потому что мне показалось, что это не я сам себе советую, а Девяткиа с Десяткиным или даже та старуха с пустым ведром, которая рассмеялась. Уж не знаю почему, но мне так показалось. И я себя не осудил. Н Громова тоже. Решил немножко обождать, хотя бы неделю. За неделю много воды убежит, и, может, Коровин отстанет.
Прошла неделя, и мне не пришлось себя осуждать. И Громова тоже. События приняли неожиданный оборот. Громов встретил меня в "Доме книги" на Невском и пригласил зайти к себе.
Когда я вошел в квартиру Громовых, там очень вкусно пахло. Мать Громова жарила корюшку. Запах корюшки настроил меня на веселый лад. И на минуту я даже забыл о загадках, связанных с таинственной квартирой Громовых и с мальчиком с другой планеты. Вкусный запах корюшки напоминал о чем-то другом, очень земном и обыкновенном, а не о другой планете, словно вообще не было никаких планет, кроме Земли.
Громов угостил меня корюшкой. И сам тоже съел несколько рыбок с аппетитом. Квартира была большая, но в другие комнаты меня Громов не завел, а только к себе в бывшую детскую.
Когда мы съели корюшку, я вдруг спросил:
- А правда ли, что ты и тот мальчик одно лицо?
- Почти,- сказал тихо Громов.
- То есть как почти? - сказал я.- Одно или не одно? А почти тут ни при чем.
- Почти одно, - сказал так же тихо Громов.
Я посмотрел на него. Лицо у него было серьезное и сосредоточенное на какой-то глубокой и не ясной для меня мысли, как у того мальчика, о котором шла речь.
- Объясни, пожалуйста,- попросил я.- Я не понимаю. Меня Витька мракобесом называет и обывателем.
- За что?
- Все за это. За то, что я поверил тебе на слово. А наука, говорит он, не имеет права никому верить, даже на честное слово.
- Но ты же не наука,- сказал Громов.
- Все равно, я тоже не имею права верить. А я поверил. И за это Витька называет меня обывателем и даже мракобесом!
Громов улыбнулся.
- Ты, видно, очень не хочешь быть обывателем и мракобесом.
- Не хочу,- кивнул я.
- А чего же ты хочешь от меня?
- Хочу, чтобы ты предъявил доказательства и факты.
- Документ, что ли, хочешь от меня получить, что я и есть тот мальчик?
- Не документ. Зачем? - сказал я.- Но хоть что-нибудь. Какой-нибудь пустяк. И я поверю. Я и так верю, но Витька не хочет. А надо, чтобы верили все.
- Скоро все поверят,- сказал Громов.
- Когда? - спросил я.
- Когда мой отец и его сотрудники опубликуют все, что связано с археологической находкой.
- Но ты же не археологическая находка. Ты его сын. И ты не тот мальчик...
- Я почти он.
- Объясни. Ты мне обещал.
- А ты с теорией информации знаком?
- Плохо. У нас в школе не проходят.
- А у нас проходили.
- Где у вас?
- На космическом корабле, а потом на Земле в меловой период, где меня учили вместе с Заикой и Успевающим.
- Так ведь разве это был ты?
- Почти.
"Почти"? Я раньше не придавал никакого значения этому слову, считал его чуть ли не самым последним в русском языке. Но сейчас мне это слово казалось особенным и таинственным, как сам Громов. "Почти"... Это слово соединяло Громова с мальчиком, а через Громова и меня. Необыкновенное это быдо слово. Но тут я вспомнил о Витько, а заодно и о Девяткине с Десяткиным, гогочущих на всю улицу, и я спросил Громова:
- Если ты почти он, то ты, то есть он, должен помнить названия, которые дали пришельцы земным деревьям, рекам, зверям?
- Он помнит,- сказал тихо Громов.
- А ты?
- Я тоже.
Тогда я показал в окно на клон, росший возле самого тротуара, и спросил:
- Как называлось на их языке это дерево?
- Никак,- ответил Громов.- В меловой период на Земле еще не было таких светолюбивых растений. Они появились позже.
Я смутился и покраснел, словно уличил меня в невежестве не Громов, а сам мальчик. Но Громов, кажется, не обратил внимания на мою ошибку. Он даже не улыбнулся. Глаза его смотрели на меня внимательно и дружелюбно. И я подумал, что мальчик тоже вел бы себя на его место так же дружелюбно.
- Ну, а небо,- спросил я,- оно же было всегда, как по-ихнему небо?
- Никак,- ответил Громов.
- Как же никак? Ведь небо же было и в меловой период?
- Не было,- ответил Громов.- Ни тогда, ни сейчас. Ведь "небом" мы называем то, что нам кажется, но чего нет на самом деле. А в их языке существовали названия только для того, что существует на самом деле.
Я смутился еще больше. И уже вопросов задавать не стал. Уж очень не хотелось мне опростоволоситься еще раз. Да и сомнения возникли - существовала ли тогда хоть одна вещь, которая существует сегодня?
Так ничего и не узнав, я ушел от Громова домой.
Опять моросил дождь. А на нашей улице, как я толькв сошел с трамвая, полил ливень. Пешеходы все испугались и стали нырять в чужие парадные, а я шел, не обращая внимания на дождь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});