Читать интересную книгу Забытая история Московии. От основания Москвы до Раскола - Дмитрий Калюжный

Шедшая вслед за древними версиями «предпетровская» историография XVII века – это историография не имперского, а местного московского масштаба. Ее основная цель только в обосновании претензии Москвы на владение и управление огромными территориями Евразии. А реализованы претензии были Петром, что и отражено в истории. Характерно, что в декабре 1721 года по случаю торжественного въезда Петра в Москву на специально построенных триумфальных воротах герцога Голстинского в Немецкой слободе было два образа: Ивана Васильевича с надписью «Начал», и Петра – с надписью «Совершил» (сообщает И. Е. Забелин). «Екатерининская» же историография есть обоснование владения действительно завоеванными ею в 1764–1794 годах землями от Кракова до Владивостока и колониями в Северной Америке.

И.М. Тонков. Сельский праздник. 1790-е годы. Холст, масло. (Гос. Русский музей)

Екатерина II сама и набросала необходимую уже не для предыдущих Романовых-московитов, а для своей евроазиатской Российской империи «древнерусскую канву», сверяясь при этом с английским шекспировским образцом. Это видно из ее «Записок касательно русской истории», в частности, из эссе «Чесменский дворец», где прямо показано, в какой последовательности надо выстроить историю и какие из ранее заявленных персонажей должны в этой истории участвовать, например: Всеволод Большое Гнездо и Александр Невский.

В этом эссе повествуется, как некий старый инвалид, «обходя рундом вокруг Чесменского дворца», услышал разговор находящихся в дворце портретов и медальонов. А хранились во дворце изображения всех современных Екатерине государей Европы, и якобы всех вообще государей России.[10] Героев много; приведем в качестве примера разговор с древними русскими князьями:

«ФРИДРИХ [принцу Генриху]. Брат мой, кто этот бородач, которого я там вижу? Господин бородач, кто вы такой?

Cв. АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ. Не нужно судить о людях по бороде. Таков, как я есмь, я никогда не предпринимал несправедливых войн. Я защищал свою родину и своих союзников храбро и успешно против шведов, литвы и тевтонских рыцарей, основавшихся в Ливонии и Пруссии. Мои достоинства и в особенности мое бескорыстие привлекли мне доверие моего народа и моих соседей. Мои родные меня любили и уважали, потому что я был справедлив и без зависти по отношению к ним; моя праведная жизнь и мудрость способствовали моему причислению, после смерти, к лику преподобных.

ФРИДРИХ. Всего вам доброго, господин преподобный, поглядите-ка, сколько достоинства скрывалось под этой бородой.

Св. АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ. Дорогой сотоварищ, недостаточно остроумничать насчет бороды своего ближнего; нужно понимать достоинства, не смотря на бороду. Я родился и жил до 1740 года. Вы могли бы меня знать, если б столько же занялись этой частью истории, которая меня касается, сколько французскими стихами. Не моя вина., если вы со мной знакомы не более, чем с немецкой литературой, хотя это литература вашей родины; а вообще, слуга покорный, я не имею ничего общего с вами ни на этом, ни на том свете.

ФРИДРИХ. И прекрасно, но кто эти другие господа с такими заросшими подбородками?

Св. АЛЕКСАНДР. Направо от меня вы видите моего отца, налево моих братьев; против меня Всеволод, мой дед, и двое моих дядей.

ФРИДРИХ. Полагаю, что все это не умело ни читать, ни писать?

ЯРОСЛАВ ЯРОСЛАВИЧ. Никто из нас не мнил прослыть писателем, не зная грамматики и орфографии; но зато мы все умели воевать.

ФРИДРИХ. Но какое у вас громадное родство!

ВАСИЛИЙ ЯРОСЛАВИЧ. Дом Рюрика был в родстве с большинством из королей: племянница моя Анна вышла замуж за Филиппа, Второго по имени, короля французского.

ФРИДРИХ. А дедушка никогда не разговаривает?

ВСЕВОЛОД ЮРЬЕВИЧ. Я не люблю долгих разговоров; впрочем, я могу вам сказать, что я основатель Владимирского княжества, где прокняжил 35 лет».

Екатерина, кстати, была уверена, что Москву основал сын Невского Даниил в конце XIII века, а Юрия Долгорукого ни разу не упоминает; что варяги – родом с Дона, и пришли в Скандинавию из Руси, и т. д. Тур Хейердал уже в наше время искал доказательства этой версии. Но сама императрица, судя по ее текстам, явно путалась, сколько должно быть Владимиров, сколько Ярославов и кто кому кем приходится. А трехсотлетний разрыв между Даниилом Московским и Василием Шуйским в екатерининской редакции истории России так и остался ничем не заполненным…

Она сочинила две драмы на темы прошлого: «Историческое представление из жизни Рюрика и Олега, подражание Шекспиру» и «Начальное управление Олега», обозначая главные вехи своей истории. Естественно, «шекс-пи-аровский» почин императрицы был немедленно подхвачен придворными литераторами.

В 1765–1770 годах Сумароков по заказу Екатерины пишет оды, призванные исторически обосновать сначала покорение Центральной России и Малороссии, а затем и историческую миссию Екатерины по объединению «Запада и Востока», то есть по созданию Российской империи. Исторические поэмы пишет М. Херасков («Россияда», «Владимир» и пр.), усердствуют в имперском славословии В. Майков, Г. Державин и другие.

Бурную деятельность развивает поощряемый Екатериной литературный кружок под руководством издателя Н. И. Новикова, преобразованный в 1782 году в «Дружеское ученое общество», а в 1784-м в «Типографическую компанию». В 1773 году он начинает печатать «Древнюю Российскую Вивлиофику», то есть историческую библиотеку, и до 1790 года издает множество книг на исторические темы. Однако после французской революции (1789) Новиков, известный своим масонством, попадает в опалу; в 1792-м он арестован и сослан.

Конфискованные архивы его кружка попадают к А. И. Мусину-Пушкину, который среди неизданных материалов обнаруживает и труды умершего в том же году члена «Типографской компании» писателя, историка и экономиста М. Д. Чулкова. А этот М. Д. Чулков, помимо экономических трудов, известен своим фундаментальным четырехтомником «Собрание разных песен», в котором в 1770–1774 годах были опубликованы народные исторические песни и сказания в его собственной литературной обработке.

И вот, в 1795 году А. И. Мусин-Пушкин обнаруживает среди его бумаг рукопись «Слова о полку Игореве» и дает его Екатерине для ознакомления. Ее реакция была негативной, – но почему? Можно предположить, что такая история противоречила ее версии, или, напротив, Екатерина хорошо знала «источник» этого труда. А. И. Мусин-Пушкин осмелился снова показать список «Слова» только после ее смерти, уже в 1797 году, Павлу I. Павел публикацию разрешил: поначалу он одобрял все, чего не одобряла его маменька. В первый же день воцарения он амнистировал опального Новикова, как и Радищева. Но подготовку к первому изданию «Слова» (1800) Мусин-Пушкин начал только в 1798 году, после смерти Н. И. Новикова, единственного, кто еще мог что-либо сказать о возможном авторстве М. Д. Чулкова или кого-либо другого из своего общества восьмидесятых годов.

Воплощением «екатерининской редакции» истории России стал гигантский исторический 12-томный труд Н. М. Карамзина.

М. М. Тихомиров писал: «По счастливой случайности Татищев пользовался как раз теми материалами, которые не сохранились до нашего времени, и в этом отношении его труд имеет несравненно большие преимущества, чем труд Карамзина, почти целиком (за исключением Троицкой пергаментной летописи) основанный на источниках, сохранившихся в наших архивах».

По поводу этого странного «счастья», выпавшего Татищеву, – все его источники пропали, а все источники Карамзина целехоньки, – А. К. Гуц меланхолично заметил, что, наверное, именно в силу «счастливой» судьбы ко многим известиям В. Н. Татищева дальнейшие историки относились с сомнением. Его прямо обвиняли в выдумках, а иногда и в прямых подлогах, чего «несчастливый» Карамзин избежал.

И при этом творчество Карамзина ставят рядом с творчеством его современника, крупного английского писателя и историка Вальтера Скотта, блестящие исторические романы которого отличаются тем, что в них очень органично сочетаются реальные исторические события и художественный вымысел.

Даниэль Шварц. Семейный портрет. (Эрмитаж)

Картина написана в 1654, 1664 или 1672 году. Экспонировалась под названиями: «Польский король с семейством» (1755), «Кетлер, последний герцог Курляндский» (1818), «Потешная дворня польского магната» (1911), «Групповой портрет знатного татарина с семьей» (1931), «Портрет посла крымского хана Дедаш Аги» (1971).

Ныне считается портретом семейства князя Михаила Казимира Радзивилла (см. Е. Каменецкая // Западноевропейское искусство XVII века. Ленинград: Искусство, 1981. С. 198–215)

Нет, Н. М. Карамзин сам не занимался вымыслом; двадцать лет жизни он потратил на то, чтобы органично сочетать вымысел, уже содержавшийся в предыдущих «редакциях» российской истории. Вот почему его «История государства Российского» заведомо романизирована и читается так же легко, как и романы Вальтера Скотта. Карамзин стремился уловить в хаотичных летописных сообщениях логику истории и Божественного провидения. Не чурался и «подсказать» читателю, как ему следует понимать образ того или иного деятеля. Например, именно он придумал для князя Ярослава прозвище «Мудрый»: ни современники, ни летописцы его так не величали.