Читать интересную книгу Колокола (пер.Врангель) - Чарльз Диккенс

— Тотъ, кто вкладываетъ въ уста Времени или его помощниковъ, — сказалъ духъ колокола, — вопль жалобы о прошедшихъ дняхъ, о тѣхъ дняхъ испытаній и ошибокъ, слѣды которыхъ не могутъ не быть видны, даже для самыхъ близорукихъ; тотъ вопль сожалѣнія, который служитъ для людей наилучшимъ показателемъ, до какой степени настоящее нуждается въ ихъ помощи, такъ какъ находятся еще люди, готовые выслушивать сожалѣнія о подобномъ прошломъ; тотъ человѣкъ, который дѣлаетъ это, глубоко виноватъ; и въ этой винѣ мы обвиняемъ тебя, мы колокола, тебя, совершившаго ее въ отношеніи насъ!

Тоби очнулся отъ перваго испуга; но вы вѣдь видѣли, какія чувства нѣжности и благодарности возбуждали въ немъ колокола; поэтому, когда онъ услыхалъ теперь обвиненіе въ такомъ серіозномъ грѣхѣ противъ нихъ, его сердце охватило чувство безконечной борьбы и раскаянія.

— Еслибы вы знали, — съ жаромъ произнесъ онъ, ломая руки, — быть можетъ вамъ это и извѣстно, — еслибы вы знали, сколько разъ вы являлись для меня вѣрными друзьями! Сколько разъ вы возвращали мнѣ мужество и бодрость, когда я былъ совершенно угнетенъ! Какою забавою, какою игрушкою были вы для моей маленькой Мэгъ (у бѣдненькой, никогда не было другихъ), съ того дня, какъ скончалась ея мать, оставивъ насъ одинокими! Еслибы вы все это знали, то не поставили бы мнѣ въ вину нечаянно вырвавшееся у меня слово!

— Тотъ, кто слышитъ въ нашемъ языкѣ, въ языкѣ колоколовъ, лишь одинъ звукъ, выражающій холодность или презрѣніе ко всякой надеждѣ, всякой радости, печали или страданію скорбящаго человѣчества; тотъ, кто слышитъ наши голоса, примыкающими къ голосамъ тѣхъ гнусныхъ тварей, которыя мѣряютъ на свой аршинъ всѣ страсти и чувства человѣка, точно также какъ онѣ отвѣшиваютъ на своихъ жалкихъ вѣсахъ наименьшее количество пищи, достаточной лишь для поддержанія полнаго лишеній труда голоднаго человѣчества, тотъ оскорбляетъ насъ! И подобное оскорбленіе ты нанесъ намъ! — прибавилъ колоколъ.

— Это было сдѣлано безъ дурного намѣренія, — сказалъ Тоби, — лишь по невѣжеству, но повторяю, безъ злого умысла, повѣрьте мнѣ!

— И наконецъ, самое худшее изъ всего! — продолжалъ колоколъ. — Тотъ, кто отворачивается отъ себѣ подобныхъ, лишь потому, что они нравственно пали и о нихъ идетъ худая молва; тотъ который покидаетъ ихъ, какъ что-то низкое, недостойное, вмѣсто того, чтобы съ участіемъ взглянуть на зіяющую у ихъ ногъ пропасть и протянуть имъ руку помощи; тотъ кто отказываетъ имъ въ состраданіи, видя ихъ судорожно хватающимися, въ ихъ паденіи, за какой-нибудь жалкій пучокъ чахлой травы, за какую-нибудь, выскакивающую изъ ихъ рукъ глыбу земли, израненными, измученными, падающими въ бездонную глубину, тотъ оскорбляетъ небо, человѣка, время, вѣчность! И ты виновенъ въ нанесеніи подобнаго оскорбленія!

— Сжальтесь надо мною! — молилъ Тоби, падая на колѣни. — Сжальтесь, именемъ Бога!

— Слушай! — сказалъ призракъ главнаго колокола.

— Слушай! — вскричали остальные духи.

— Слушай! — сказалъ чистый, дѣтскій голосъ и Тоби показалось въ немъ что-то знакомое. Раздались слабые звуки органа въ находившейся подъ колокольней церкви. Постепенно усиливаясь, музыка проникла до самыхъ сводовъ, наполнивъ собою хоры и внутренность церкви; все болѣе и болѣе распространяясь, она поднималась выше, выше, еще выше, стремясь пробудить мощныя чувства въ сердцѣ дубовыхъ стропилъ, внутренностей колоколовъ, дверей съ желѣзными засовами, крѣпкаго камня лѣстницъ, и когда даже стѣны самой колокольни не были въ силахъ ее вмѣстить, то она унеслась далеко въ небо!

Поэтому не было ничего удивительнаго въ томъ, что и душа бѣднаго старика не могла выдержать этихъ величественныхъ, захватывающихъ звуковъ и разразилась потокомъ слезъ. Тоби закрылъ лицо руками.

— Слушай! — сказалъ духъ самаго большого колокола.

— Слушай! — воскликнули остальные духи.

— Слушай! — произнесъ голосъ ребенка.

Торжественный хоръ голосовъ наполнилъ своимъ пѣніемъ колокольню.

Это было глухое, зловѣщее пѣніе, похоронные напѣвы, въ которыхъ напряженный до нельзя слухъ Тоби, уловилъ голосъ дочери.

— Она умерла! — воскликнулъ старикъ — Мэгъ умерла! Ея тѣнь является мнѣ, я слышу ее!

— Тѣнь твоей дочери оплакиваетъ умершихъ, она примкнула къ мертвымъ, къ мертвымъ надеждамъ, къ мертвымъ мечтаніямъ, къ мертвымъ грезамъ, продолжалъ колоколъ, — но она сама жива. Пусть ея жизнь будетъ для тебя живымъ урокомъ. Познай отъ существа, наиболѣе для тебя дорогого, что злые родятся злыми. Посмотри, какъ отъ этой прекрасной вѣтки, все оторвутъ до послѣдняго бутона, до послѣдняго листа и замѣть, какъ она можетъ засохнуть и погибнуть. Слѣдуй за нею! Слѣдуй, до полнаго отчаянія!

Всѣ призраки протянули правыя руки, указывая пальцемъ на зіявшую у ногъ его бездну.

— Духъ колоколовъ сопутствуетъ тебѣ,- сказалъ призракъ. — Ступай! Онъ слѣдуетъ за тобою!

Тоби обернулся и увидѣлъ… ребенка?… Да, ребенка, котораго Билль Фернъ несъ тогда по улицѣ, котораго Мэгъ уложила спать на своей кровати и около котораго мгновеніе назадъ она сидѣла съ такою любовью!

— Я несъ ее на рукахъ, — сказалъ Тоби, — несъ сегодня вечеромъ!

— Покажите ему то, что онъ называетъ собою, — сказали мрачные призраки, прежде всѣхъ духъ главнаго колокола, а за нимъ всѣ остальные.

Колокольня раскрылась у его ногъ. Онъ взглянулъ и увидѣлъ свое собственное изображеніе, лежащимъ на землѣ у колокольни за церковью, уничтоженнымъ, недвижимымъ.

— Я не принадлежу болѣе къ міру живыхъ! — воскликнулъ Тоби. — Я умеръ!

— Умеръ! — повторили хоромъ всѣ колокола.

— Господи! А Новый то Годъ?

— Прошелъ! — отвѣчали опять всѣ.

— Что? — вскричалъ Тоби, объятый ужасомъ. Значитъ я ошибся дорогою и, стараясь выйти изъ колокольни, среди окружавшей меня тьмы, я упалъ съ нея, годъ тому назадъ!

— Девять лѣтъ! — возразили призраки.

И при этихъ словахъ они спрятали свои вытянутыя руки и на томъ мѣстѣ, гдѣ были видѣнія, опять очутились колокола.

Они начали звонъ; опять пришло ихъ время. И еще разъ, громадное количество призраковъ вернулось къ жизни; еще разъ они безпорядочно перемѣшались другъ съ другомъ; еще разъ, едва колокола успѣли замолкнуть, они вновь исчезли и вернулись въ небытіе.

— Что это за фигуры и образы, которые я сейчасъ видѣлъ, если только это не есть плодъ моего безумія? — спросилъ Тоби своего проводника. — Кто они такіе?

— Это духи колоколовъ, это ихъ голоса наполняютъ воздухъ, — отвѣчалъ ребенокъ. — Они воспринимаютъ всѣ образы и формы, и исполняютъ всѣ дѣйствія, свойственныя надеждамъ, мыслямъ и воспоминаніямъ людей.

— А ты, — сказалъ Тоби, внѣ себя — Кто ты такой?

— Тсс!.. — прошепталъ ребенокъ… — Смотри!

Въ бѣдной, лишенной всякой обстановки, комнатѣ, за тою самою вышивкою, за которой онъ видѣлъ такъ часто сидящей Мэгъ, сидѣла его милая дорогая дочь! Онъ не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки прижать ее къ своему сердцу, не попробовалъ поцѣловать ее, такъ какъ онъ понималъ, что подобныя ласки невозможны для него. Онъ лишь удержалъ свое прерывающееся дыханіе и вытеръ ослѣплявшія его слезы, чтобы имѣть возможность разглядѣть ее, насмотрѣться на нее!

Ахъ, какъ она измѣнилась! Какъ сильно она измѣнилась! Какъ потускнѣла ясность ея глазъ, какъ поблекъ румянецъ ея щекъ! Она была еще хороша, также хороша, какъ всегда. Но надежда, надежда, надежда, о! гдѣ была радужная надежда, говорившая когда-то съ нимъ, какъ живой голосъ? Она подняла глаза съ работы, взглядывая на сидѣвшую возлѣ нее подругу; старый Тоби слѣдилъ за направленіемъ ея взгляда и въ ужасѣ откинулся назадъ.

Въ сформированной женщинѣ онъ съ перваго взгляда узналъ ребенка. Въ ея длинныхъ, шелковистыхъ волосахъ, онъ видѣлъ тѣ, прежніе локоны; ея губы выражали что-то, попрежнему ребяческое. Да! въ ея глазахъ, которые сейчасъ были обращены на Мэгъ съ выраженіемъ любопытства, блестѣлъ тотъ же самый взглядъ, который озарялъ ея личико въ тотъ день, когда онъ принесъ ее въ свое убогое жилище! Что же это такое? Кидая смущенный взоръ на это незнакомое лицо, Тоби прочелъ въ немъ нѣчто такое благородное, вызывающее уваженіе; нѣчто неясное и неопредѣленное, какое-то воспоминаніе о ребенкѣ того времени… Ну, да! Это, конечно, она; на ней даже надѣто то самое, прежнее платье!

Тише! Онѣ заговорили!

— Мэгъ, — говорила Лиліанъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ, — какъ часто ты поднимаешь глаза съ работы, чтобы взглянуть на меня!

— Развѣ мой взглядъ такъ измѣнился, что пугаетъ тебя? — спросила Мэгъ.

— Нѣтъ, милый другъ! Но зачѣмъ отвѣчаю я на подобный вопросъ? Вѣдь тебѣ самой смѣшно спрашивать меня объ этомъ… Почему, Мэгъ, ты болѣе не улыбаешься, глядя на меня?

— Какъ? Развѣ? — отвѣчала та съ улыбкой.

— Сейчасъ да, ты улыбаешься, — сказала Лиліанъ, — но теперь это стало рѣдкостью. Когда ты думаешь, что я такъ занята, что не замѣчаю тебя, то ты становишься такой встревоженной, такой угнетенной, что я боюсь поднять глаза. Конечно, подобное существованіе, полное труда и невзгодъ не располагаетъ къ веселью, но все же, прежде, ты была такая веселая!