другим человека, оценили его непоколебимое упорство.
Путём длительных и настойчивых исканий Казымов выработал свои приёмы заправки печи. Приёмы эти экономили не только время, но и драгоценное тепло. Умело управляя факелом пламени, тревожа металл то завалочной машиной, то точно и искусно рассчитанными дозами ферросплавов, он энергично вмешивался в процесс плавления и тем самым сокращал время плавки. Теперь, уже всерьёз подружившись с Валей, он в конце варки давал сталь на анализ через каждые пятнадцать, даже десять минут, и это помогало ему, что называется, во-время «схватить плавку». Словом, варка стали была для него теперь не просто суммой приобретённых с годами производственных навыков, как это было в предвоенное время, а целой строго научной, технологической системой, построенной на свой лад, изученной и продуманной до мелочей.
Не прошли даром ночи, проведённые над стенограммами технических лекций, над учебниками химии и металлургии. Зёрна знаний падали на богатую почву огромного производственного опыта. Однажды, когда речь зашла о выплавке нового сорта высококачественной легированной стали для специальной цели, Казымов заспорил с цеховым технологом, сведущим и опытным инженером, и главный металлург, привлечённый ими в качестве арбитра, признал правоту сталевара.
Снова имя Казымова замелькало на страницах газет и в радиопередачах, снова портрет его висел в восстановленном заводском клубе рядом с портретом Шумилова, и вместе с Володей они писали книжку об опыте скоростных плавок.
И всё же Казымов был недоволен собой. Не в том дело, что его бывший ученик продолжал итти вперёд. Нет, просто чутьё старого производственника подсказывало сталевару, что он ещё далеко не всё взял у своей чудесной печи, что есть ещё уголки процесса, куда не проник пытливый новаторский ум и где, как он предполагал, таились непочатые резервы производительности.
Иногда он вскакивал среди ночи с кровати, совал ноги в валенки и, набросив шинель, выходил на крыльцо, слушал шелест капели, весёлый свист влажного ветра на верхушках голых тополей, вздохи совсем пожухлого, тяжело оседавшего снега. Над заводом мерцали красные зарницы. Багровые отсветы пламенели на облаках. Казымов думал о цехе, о своей печи, снова и снова представлял себе весь процесс варки стали от начала и до конца, замышлял новые опыты.
Не раз, вконец продрогнув на крыльце, он выскакивал в коридор, на цыпочках пробирался в комнату, к себе за ширму, поспешно одевался и уходил на завод, чтобы на месте, у мартена, проверить мелькнувшую ночью мысль или посоветоваться с Володей. Включившись в предмайское соревнование, они заключили с Шумиловым социалистический договор. Каждый старался превзойти другого, но дружба их от этого только крепла, и оба они всё время советовались, поверяли друг другу плоды своих размышлений.
В результате всех этих забот, беспокойств и исканий из глаз сталевара исчезли тоска и тревога, они частенько загорались теперь весёлым озорным огоньком.
— Наступает гвардия? — смеялся Зорин, заставая иной раз Казымова в цехе в неположенный час наблюдающим за печью, на которой работала чужая смена.
— Сосредоточиваемся на рубеже атаки. «Днём не двигаться», «Фары не палить». Помнишь? — отшучивался Казымов, хотя и сам ещё не знал, когда и как начнёт он своё новое производственное наступление.
В день, когда весна неожиданно обрушила первый редкий и крупный дождь на почерневший снег, в жизни Пантелея Казымова произошло событие, которое он давно уже смутно предчувствовал и которое не могло не произойти. В любом деле, в любой профессии бывает так: человек копит навыки, вносит в них что-то новое, критически обдумывает свой труд, ищет, ставит опыты. Потом за какой-то невидимой чертой плоды долгих исканий сливаются воедино, превращаются в тот чудесный гармонический ритм, который любую работу делает вдохновенным творчеством, совершенным мастерством, в котором точно, скупо, глубоко, осмысленно каждое движение. И тогда душа человека наполняется творческим волнением, и, подхваченный им, как на крыльях, он открывает в себе непочатые силы, совершает чудеса, удивляющие подчас не только окружающих, но и его самого.
Так случилось с Казымовым в вешний день, когда, идя на работу, он услышал в матовой голубизне неба такой необычный здесь, над миром железа и стали, тонкий звон жаворонка и ветер, вырвавшись из-за здания прокатного цеха, бросил ему в лицо щедрую пригоршню капель первого дождя.
Сталевар пришёл в цех полный неосознанной радости, разбуженной в нём весной, весело подмигнул подручному, напомнил бригаде, что сегодня они ставят опыт скоростной завалки.
Радостное настроение сталевара передалось остальным.
— Товарищ гвардии сталевар, разрешите доложить, что бригада готова к опыту. Больных и слабых нет, шихта лежит в мульдах на стеллаже, как приказано, — вытянув руки по швам, весело отрапортовал подручный.
— Вольно. Брюхо при рапорте подбирают, — пошутил Казымов и поднялся к стеллажам.
Мульды с шихтой были расположены, как он с вечера приказал, в строгом порядке: ближе к завалке — стружка с мелким железом и дальше — известняк, ещё дальше — крупный лом и прибыли. Как Казымов и предполагал, когда началась завалка, всё это удалось заложить последовательно и быстро. Затем, пока шихта прогревалась, подготовили чушки чугуна и сразу же без задержки приступили к заправке откосов. Весь этот процесс, заранее до мелочей обдуманный Казымовым и тщательно подготовленный бригадой, они разыграли, как по нотам. Работали ловко, сыгранно, как футболисты хорошей команды на ответственном матче. Каждый делал своё и в то же время помогал товарищам.
И когда, отдав команду быстрее закрывать завалочные окна, Казымов отошёл от печи, чтобы напиться, и взгляд его случайно упал на висевшие посреди цеха электрические часы, кружка с газированной водой остановилась у него в руке. Часы говорили, что на завалке они сэкономили сегодня около семидесяти минут. Казымов так и застыл со счастливой улыбкой на лице, держа в руке полную кружку. Вот они, непочатые резервы!
— Как шихта легла, точно постель постелили, а?! — крикнул ему в ухо подручный. — Ох, гад буду, если мы хвалёному Володьке сегодня фитиль не вгоним.
В озорноватых глазах подручного светился горячий азарт. Взглянув мельком на его сияющую задорную физиономию, Казымов как бы очнулся. Он сунул подручному так и оставшуюся нетронутой кружку воды и бросился к печи. Теперь, окрылённый первой удачей, он, нагоняя температуру, смело переступил ту грань,