– Друзья, товарищи, ура!
– Сбесился? Башку разобьешь. Тут тебе не спортзал, а Институт экспериментальной генетики, – напомнил юноше Дружников.
Но Шанькова его слова не остановили. Он еще раз подпрыгнул и заорал:
– Уголовники денег не тронули! Вы понимаете?! Уголовники денег не тронули! Ура! – Потом как-то сразу успокоился и присел рядом с аспирантами: – Мне так жалко, что сам всего этого не видел…
Тарутян широко зевнул:
– Мне тоже.
За стенкой послышался грохот и гортанные возгласы шимпанзе. Дружников кивнул в их сторону:
– Ты, Шаньков, животных взбаламутил. Теперь всю мебель переломают. Иди, успокаивай.
– Сами успокоятся. Я их покормил и больше видеть не хочу. Надоели.
– Фоня и Н-н-нора кого хочешь достанут, – сонно согласился Тарутян, но в его толосе лаборант сочувствия не услышал.
– Вам-то чего говорить? Вы пока съемные апартаменты готовили, я, как проклятый, один с обезьянами. Свою девчонку трахнуть некогда.
Дружников потянулся и встал с диванчика:
– Иди и трахай. Кто тебе не дает?
– Не получится. У мамы рождение. Придется торчать с родственниками за столом. Господи, и как им не надоедает жрать и трепать всякую чушь часами. У меня уже жопа отваливается, а они все сидят. Хорошо хоть метро ночью закрывают, а то бы до утра сидели…
– У каждого своя головная боль, – философски заметил Дружников: – Ты бы нам чайку с Колей вскипятил. Мы как-никак после операции…
– Голова болит?
– Не знаю, как у Коли, а у меня ничего не болит, только в горле пересохло.
– У м-м-меня тоже, – жалобно отозвался Тарутян.
Шаньков бегом отправился включать кипятильник. Даже чашки помыл. Домой лаборант не рвался. Перспектива провести вечер с родней его и вправду не радовала. Что касается любимой девушки, тут Витюша немного приврал. Пользуясь отсутствием коллег и начальства, ушлый лаборант не единожды за последние две недели приводил даму сердца в лабораторию и в промежутках между кормлением шимпанзе предавался с ней любовным утехам. Сегодня же, в такой торжественный момент, вместо того чтобы устроить настоящий праздник по случаю успешного начала эксперимента над уголовниками здесь, в лаборатории, тащиться на семейные посиделки с тетками, троюродными сестрами и прочей родней, ему было особенно обидно. Но рабочий день заканчивался и, напоив аспирантов чаем, он все же из института отвалил.
Оставшись вдвоем, аспиранты тут же перебрались в профессорский кабинет. Кресла в нем были помягче и воздух посвежее. Аромат от семьи приматов до начальственного кабинета не дотягивал.
– Смотри, Коля, наш Ильич свой пиджак тут забыл.
– Т-т-торопился очень. – Тарутян запустил руку во внутренний карман шефа и извлек бумажник: – Гляди, Коля, доктор Бородин в своем репертуаре. Деньги, документы – бери, не хочу.
– Денег-то много?
– Откуда я з-з-знаю…
– А ты посмотри.
Тарутян выложил бумажник на письменный стол, раскрыл его и заглянул в карманчики.
– Ну?
– Кажется, т-т-тысяч семь.
– Давай тыщонку на пиво конфискуем?
– А если хватится, тогда к-к-как?
– Да он ни хрена не помнит. Деньжата-то ему сынок выдает. Сколько попросит, столько и получит. А нам просить не у кого.
Тарутян аккуратно выудил из карманчика тысячную купюру и вернул бумажник на место. Дружников взял Тарутяна под руку и повел к двери:
– Теперь пойдем, отметим первый честный день господ уголовников.
– Имеем право. Их честность – наша з-з-з-заслуга. Свой ген «h» для них не пожалели.
В конце улицы работала круглосуточная пивная «Артем». Аспиранты уселись за столик у окна и заказали триста граммов водочки и две порции селедки с вареным картофелем. После первой рюмки Тарутян спросил:
– Ты хоть чувствуешь его от-т-т-сутствие?
– Чье отсутствие?
– Этого «h».
– Естественно, чувствую. Видишь, пью водку. А то бы сосал лапу. Кстати, как и ты.
– Без н-н-него, в натуре, жить легче.
– Естественно. Нам раньше на бананы для обезьян Катька выдавала по десять тысяч, и мы, идиоты, на все покупали. Теперь бы я штуки три точно себе отложил. Хрен с ними, с обезьянами, не сдохнут. Ну давай за уголовный элемент.
Аспиранты чокнулись и подмигнули друг другу. Жизнь становилась легче, жить становилось веселей.
* * *
Прошло две недели. Опыт с уголовниками продолжался, но условия их содержания изменились. Стало ясно – бывшие рецидивисты денег и золота в арендованных апартаментах не тронут, и им разрешили выходить на улицу. Троица посещала кинотеатры, прогуливалась по городу, заглядывая и в кафе. Но до свинства друзья не напивались, возвращались засветло и вечера проводили дома. Несмотря на полное обеспечение и волю, настроение их день ото дня ухудшалось. Причин депрессии подопытных джентльменов профессор понять не мог. То ли тертые зеки догадались, что их прослушивают, то ли по другим причинам, но откровенных бесед под глазками скрытых камер и микрофонами не вели. Перебрасывались впечатлениями от прогулок, смотрели телевизор и резались в карты. Но для Бородина и его помощников главным оставалась их честность. На улице за уголовниками «присматривали» сотрудники безопасности банка Арсения, а в арендованной квартире сами ученые. Дежурства в аппаратной велись посменно, даже в то время, когда «квартиранты» отсутствовали. Александр Ильич, ранее в категоричной форме отвергавший мобильную связь, по настоянию сына трубку завел и довольно быстро освоил. Новый атрибут позволял помощникам держать с ним постоянный контакт. Сегодня профессор ночевал дома, а в аппаратной дежурили аспиранты. Без Сурковой, которая отпросилась на двое суток, Александр Ильич проявлял повышенное беспокойство и первый звонок выдал в восемь утра.
– У нас по-по-полный порядок, – доложил Тарутян: – З-з-зеки еще с-с-спят. Мы пьем чай.
Успокоенный профессор поблагодарил помощников и отключился. Тарутян и Дружников провели ночь в аппаратной, но им предстояло дежурить еще целый день до восьми вечера. При этом оба молодых ученых чувствовали себя отдохнувшими, и оставшиеся двенадцать часов бдений их не пугали. В офисных креслах не выспишься, но Суркова притащила из дома раскладушку, и они дрыхли по очереди. Помощники догадывались – девушка пеклась о патроне и раскладушку в первую очередь везла для него. Особое отношение аспирантки к профессору ни для кого из них не являлась тайной. Но ее обожание не выливалась в служебный роман, а существовало в форме милой заботы о рассеянном и чудаковатом ученом. Да и парням перепадало, как в случае с раскладной лежанкой.
Дружников допил чай, дожевал бутерброд с сыром и раскрыл журнал, где дежурившие ученые делали пометки:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});