Читать интересную книгу Секс пополудни - Джун Зингер

Джонатан сел, издал тарзаноподобный крик и объявил:

— Я умираю от голода! А как ты?

Она громко рассмеялась. Всего несколько секунд назад он был совершенным, наиболее изощренным из любовников, а теперь действовал, как восемнадцатилетний мальчик, и она нашла и то и другое занимательным и приятным. «Но почему же тогда я готова заплакать?»

— Я позвоню в службу обслуживания кают, — заявил он, включая лампу у кровати. — Что бы ты хотела?

— Но какой сейчас час? Вероятно, глухая ночь?

— Не совсем. Двадцать минут третьего, но кого это волнует? Я голоден и могу съесть лошадь, а так как они обещали круглосуточное обслуживание и все, что мы можем пожелать, может быть, я как раз лошадь и закажу. А что заказать тебе?

Она снова засмеялась. Боже! Он полон жизни! В чем же его секрет? Великие ожидания? Жизнь не преподносила ему ничего, кроме добра?

— Хм, и что ты будешь делать, если у них окажутся свежие лошади?

Он мальчишески улыбнулся ей ровной белозубой улыбкой, и она подумала:

«Какая удивительная улыбка! Какие великолепные зубы! Правда ли, как кто-то сказал ей, что только у американцев бывают такие великолепные зубы? Но в нем все удивительно и великолепно!»

Большинство мужчин, которых она знала, были богаты, изощренны и влиятельны. Некоторые были к тому же культурны, остроумны и ярки, немало среди них было и красивых на европейский манер, а некоторые имели даже стройные мускулистые фигуры, вроде захватывающего тела Джонатана. Но ни один из них не обладал всем… таким множеством ослепительных качеств, сплетенных в единое целое. Ни один из них не был, она подбирала слова, золотым мальчиком. Да, это как раз то слово. Джонатан Вест был золотым мальчиком. Самым золотым…

— Поразмыслив, я решил, что мне нужна не лошадь, а десерт, поскольку я уже получил лучшее основное блюдо, — признался он. Его губы были всего в нескольких дюймах от ее губ. Она показала ему язык, не в силах отказаться от того, чтобы присоединиться к его чепухе.

— Надеюсь, что ты не обо мне говоришь, как о котлетах со спагетти.

— Вряд ли котлеты со спагетти. — Он взял ее язык в свой рот и попробовал его на вкус.

— Если бы я описывал тебя в терминах пищи, то употребил названия из меню наилучших ресторанов мира, которыми, как я полагаю, являются французские, но, честно говоря, я предпочитаю простую американскую кухню с юго-западным привкусом. А когда хочется экзотики, предпочитаю итальянскую, если ее можно назвать экзотикой, или скорее миноги, чем escargots[4]… Надеюсь, ты не обиделась?

— Почему я должна обидеться?

— Но ты же француженка? Де Арте — французская фамилия, n'est се pas[5]?

— Нет, фактически она испанская.

Она почти вошла в свою обычную рутину, говоря заученное наизусть. Хотя сейчас ей меньше всего хотелось рассказывать Джонатану одну из своих старых сказок.

«Де Арте — испанская фамилия, мое сценическое имя. Когда я решила пойти на сцену, я взяла девичью фамилию матери. Она была из старинной кастильской семьи и очень красива. Поэтому, когда отец, который был при «Инглиш форин сервис» в Мадриде, впервые увидел ее на балу в посольстве, ей было всего семнадцать, и без памяти влюбился в нее. Но, конечно, ее семья не хотела и слышать о браке с англичанином. Возможно, если бы он был самим британским послом, они бы и закрыли глаза на то, что он англичанин, но он был слишком молод для этого. Поэтому им пришлось бежать… Разразился скандал, отца перевели в Багдад, где я и родилась…»

Но она совсем не хотела лгать ему.

Итак, вместо этого она просто рассмеялась. А когда он спросил, что ее рассмешило, сказала:

— Да вот это n'est се pas. По акценту американского школьника сразу видно, что ты не больше француз, чем я. Ты не обиделся?

— Разумеется, нет, — смеясь, ответил Джонатан. — По правде говоря, французский не был у меня ни самым любимым, ни особенно успешным предметом.

Она села, натянула простыню, чтобы отчасти скрыть свою наготу, и устроилась на подушках, чтобы лучше наслаждаться непривычным удовольствием такого простого и милого разговора на тему «расскажи мне о себе». Их любовные утехи были невероятно хороши, потому и беседа эта доставляла невероятное удовольствие.

— А что было твоим любимым предметом? — спросила она. Ее янтарные глаза оставались широко открытыми и сияли. — Был ли это предмет, в котором ты больше всего преуспевал? Мне давались языки, но любимым предметом всегда была литература. Особенно поэзия. Но, бьюсь об заклад, ты был любимчиком у учителей, у матери — радостью и гордостью, так ведь? Я хочу знать о тебе все.

— Тебе действительно все это интересно? Я был заурядным американским школьником, ходил в обыкновенную соседнюю школу в Сан-Диего. Калифорния, довольно приятное место, чтобы там расти. Я имел массу радостей и развлечений, но уверен, что твое детство было более интересным, более захватывающим и, вероятно, более забавным и веселым.

«Как бы удивились вы, мистер Вест, узнав правду… Полагаю, мое детство было интересным, если у вас есть вкус к причудам. Но радость и забава были в нем редкими гостями. Что же до вас, то сомневаюсь, чтобы заурядный и обычный когда-либо подходило к вам».

— Оно было прекрасно, но мне хотелось бы знать все, как ты рос в Сан-Диего. Что тебе нравилось? Что ты делал?

Теперь он откинулся назад, полностью расслабился и продолжал:

— Но в Сан-Диего люди живут одним днем. «Обождет!» — это лозунг всех калифорнийцев, но в особенности он в ходу в Сан-Диего. Ты когда-нибудь слыхала об этом?

— Нет, совсем ничего.

— Хорошо. Попробую объяснить. В Южной Калифорнии, особенно в Сан-Диего, солнце сияет практически круглый год, и это создает желание наслаждаться сегодняшним днем и не очень заботиться о завтрашнем, и поэтому люди там не слишком склонны из-за чего бы то ни было расстраиваться. «К чему волноваться, раз жизнь прекрасна? И если даже землетрясение или цунами могут на день-два выбить ее из колеи, то потом все равно все уладится… Пусть все идет само собой!» Итак, все желают всем «доброго дня» и думают, как бы удрать на пляж, в горы или Диснейленд. Особенно маленькие дети, когда у них на уме только пляж и велосипед и одна-единственная забота: позволит ли им менеджер их детской спортивной лиги играть в следующем субботнем матче?..

— И он позволял?

— Да. Как правило.

— Я так и думала.

— Да? А почему?

— Потому что я уверена, что ты был местной звездой, от которой весь город был без ума.

— Да, я получил свою долю популярности. Но я много тренировался и честно зарабатывал ее.

— И, бьюсь об заклад, ты был бойскаутом и газетным мальчиком тоже.

— Как ты догадалась? У вас в Европе тоже есть мальчишки-разносчики газет?

— Право, не знаю, — пожала она плечами. — Я в основном проводила время в пансионате. И ты был хорошим разносчиком? Таким, который становился разносчиком года?.. Надежным, никогда не опаздывающим, приносящим газеты в дождь и снег?

— Мне кажется, ты путаешь разносчиков газет и почтальонов. Кроме того, в Сан-Диего не бывает снега, и едва ли можно говорить о дождях. Но должен признаться, что действительно был надежен и почти никогда не опаздывал. И был-таки разносчиком года. Но должен открыть секрет: истинная причина, по которой я стал разносчиком года, заключалась в том, что у меня не было шанса не стать им. Понимаешь, я распродавал больше газет, чем любой другой мальчишка в городе. У меня было три маршрута, тогда как у других только по одному.

— Да? И как же тебе это удавалось?

— Очень просто. Я делил разноску между группой ребятишек на год-два моложе меня, которые еще не доросли до того, чтобы им давали собственные маршруты, но которые могли подбрасывать газеты по определенному направлению. Я был скорее дилером, чем разносчиком, и давал им половину выручки с каждой врученной газеты.

Она не удивилась.

— Тогда тебе было десять. Расскажи, что ты делал, когда тебе стало двенадцать.

— В двенадцать я продавал подержанные велосипеды на нашем заднем дворе. Вся окрестная ребятня приносила свои велики, из которых они выросли, и получала взамен большие или лучшие, конечно же, за дополнительную плату. У меня был лозунг: «Здесь в торговле виден класс, Вест обслужит вас как ас!»

— Как мило! Мне очень нравится. Наверняка это ты сам сочинил.

— Разумеется. Даром, что ли, я был чемпионом пятого класса по рифмованию. Numero uno[6] каждый раз, — он отвесил притворный поклон.

— О Боже! Ты был невероятно самоуверен и абсолютно обворожителен. Сознайся, у тебя было эго большое, как дом, и ты был также ас по показухе. Как бы я хотела быть маленькой пятиклашкой, которая сидит с тобой за одной партой… Скажи мне, было ли что-нибудь, в чем ты не был бы чемпионом? Что-нибудь, что ты делал не лучше, чем другие?