На голове у меня был надет мягкий шлем с бесчисленными иголочками, тонкими и очень колючими, и на щеках были иголочки, и в мочках ушей иголочки, и на переносице иголочки; все хотелось чихать из-за них, я с трудом удерживался. А передо мной на специальной подставке лежал оклеенный фольгой футляр в виде черепного свода - это и была память Тернова. Позже терпеливый куратор мой рассказал, что память можно было сделать и поменьше, с наперсток размером, ведь в мозгу ей отведена только часть, и не самая большая. Но поскольку она разлита по всей коре, на всякий случай при записи и копируют всю кору опасаются, отсеивая, нарушить связи.
Итак, мы уселись с Терновым визави, череп к черепу, Эгвар расположился рядом, подмигнул мне для бодрости и спросил:
- Настроились? Ну, тогда поехали. Глаза закройте. Включаю.
Тут в закрытых глазах замелькали какие-то цветные обрезки, как в калейдоскопе. Они ссыпались и рассыпались, составляя мгновенные картинки, вроде бы и осмысленные, но слишком уж мимолетные. В ушах при этом тараторили разные голоса, мужские и женские, мой и не мой, не сразу я догадался, что это голос Тернова, забыл за столько лет. Потом до меня донесся деловитый вопрос Эгвара:
- Вы артист Тернов? - спрашивал он.
И тогда возник внятный образ: искрящийся экран дисплея, на нем печатные буквы: "фамилия - Тернов, имя - Валерий, возраст - 68 лет, отец - Сократ Тернов..." Анкета такая-то.
Тут же она сползла, появилась рамка дисплея - темно-коричневая, под полированное дерево; уже не рамка, а ящик. Я (то есть Тернов) нес ее по аллее, любовно поглаживая гладкую поверхность: видимо, мне (Тернову) нравилась новенькая вещь. Вдоль аллеи стояли деревья с глянцевитыми листьями и крупными белыми цветами.
"Это магнолии", - сказал себе Тернов.
"Это магнолии, - сказал загорелый садовник с жилистой шеей. - В наше время никто не интересуется природой. Мы ленивы и нелюбопытны. Курортники тошные. Лежим на травке, греемся на солнце".
"В самом деле, а о солнце что я знаю? - подумал Тернов. - Есть солнце, и на нем пятна. Пятнышко на вороте рубашки. На сцене-то незаметно, а в гостях неудобно. И к чему мне эти гости! Надоело хождение".
Женщина с пышными формами сказала: "Я по призванию характерная". "Характерная или характерная? Ударение меняет смысл. А иногда произношение: оса - осел. Прочтешь и спутаешься. На сцене кто бы ляпнул: "Я устал, я осёл". Бывало и не такое. Великая Ермолова воскликнула: "Кто стрелял? Мой мух?" Мух это кто? Самец мухи? Мух летит во весь дух".
Вот так вязались мысли в записанной памяти, перескакивая в самом неожиданном направлении. И уж не знаю, куда бы улетел пресловутый мух, но куратор мой напомнил:
- У вас была молодая жена Сильва.
И Сильва возникла перед моими закрытыми глазами, как живая возникла. У Тернова оказалась точная зрительная память, даже родинку на верхней губе он вспомнил, я-то забыл про эту родинку. Тернов мысленно нарисовал лицо, но не на родинке - на тонких бровях задержал внимание, а там пошла опять круговерть: брови - парикмахерская - дорога у входа - моторолики - катятся под горку - с большой горы и на крутой вираж - вираж над пропастью - за скалы зацепились облака - "ночевала тучка золотая на груди утеса-великана" - рано погиб Лермонтов, сколько успел написать бы до старости! - А я успел достаточно? Бессмертие вечная мечта - а у нашего гримера мечта о парусной яхте - гладкое море - на море не поеду - льды хочу будущим летом - и т. д.
- Молодая жена Сильва, как вы познакомились с ней? - напоминает куратор.
И память артиста послушно возвращается в прошлое, чтобы через мгновение сбиться и унестись невесть куда.
К концу сеанса голова у меня распухла, под теменем ломило, глаза саднило, как будто я тер их беспрерывно. В детстве бывало так, когда решишь в свободный день развернуться и прокрутишь подряд весь сериал "Тайны звезды Хурр" тридцать шесть двадцатиминутных кассет.
Так и тут: тридцать шесть или триста шестьдесят ассоциативных цепочек мечущейся мысли. Запомнить все было невозможно, записывать бессмысленно слишком много шелухи, для меня не имеющей значения. Приходилось сортировать задним числом, из обрезков склеивать связную картину. Впрочем, и в литературе, да и в жизни мы занимаемся тем же самым: просеиваем и отсеиваем, не всегда правильно. Так и я отсеял и склеил главное для себя, не ручаюсь, что главное для самого Тернова.
- Молодая жена Сильва, как вы познакомились с ней?
Знакомство Тернов помнил точно. Смуглое личико на экране, тон, преисполненный достоинства, и удивительные глаза: томные, ласковые, ласкающие, гордые и восхищенные...
И я вспомнился. Возник рядом с Сильвой тощий узкоплечий юноша, совершеннейший мальчишка с бледным пятном вместо лица. Черты забылись, уши торчали только, совершенно карикатурные уши, хотя никогда не был я лопоухим. А жест остался: за плечи держал себя, как будто замерз.
И всплыло в памяти Тернова, отдалось в моей голове: "Страдает мальчишка, ничего не поделаешь. Не подошла его очередь на счастье, не созрел для ответной любви. Пока его участь ходить под окном, сочинять стихи о жестокосердной, вздыхать и зубами скрежетать. В прошлом веке ему посоветовали бы напиться, даже перепиться, чтобы одурел, чтобы тошнило, выворачивало, желудочные страдания заглушили бы сердечные. В наше время не принято пить, но я попробовал, для сцены понадобилось. Когда это было? Барона играл в "На дне". Мерзопакостное ощущение".
Действительно мерзкое. Я тоже вынужден был испытать: мне же передавались все ощущения Тернова - мутная головная боль, крутеж в желудке, спазмы в пищеводе. Я чуть не подавился. Вымолвил кое-как:
- Тот юноша, которого пожалели...
- Пожалел. Явно о самоубийстве помышлял, бедняга. Надо было отослать к нему Сильву, тогда еще легко отослал бы... да ведь не пошла бы. Уперлась бы, как моя Лиз. Женщина выбирает... и упряма в своем выборе.
Тут воспоминания перескочили на первую жену. Лиз, не зрелая, какую я видел, с острыми скулами и худыми щеками, а молоденькая, пухленькая, лежала на кровати. Белая простыня, белая подушка, белые стены, кровать тоже белая. Больница была, видимо, судя по назойливой белизне. И услышал я рыдающий голос женщины:
- Ну что тебе в этих ночных бабочках! Они же не тебя любят - амплуа: ты для них герой-любовник, сказочный принц в балетных туфлях.
- Лиз, это профессиональная вредность. Не могу я быть невежливым со зрителями. Для них же работаю на сцене.
Снова рыдающий голос женщины:
- Для них на сцене, для них за кулисами... И поздно вечером, и до глубокой ночи. И до утра...
- Лиз, ты преувеличиваешь, ты настраиваешь себя на обиду, нагнетаешь ревность. Ничего же не было серьезного.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});