себя голосом:
— Девку отправлю, царевич. Пусть все приберет тута.
— И слугу отправь — куда он запропастился?! И вели на поварню — пусть мне поесть принесут!
— Все сделаю, ваше высочество, — офицер поклонился, явно работая на свидетелей в коридоре. Выпрямился и ушел, прикрыв за собой дверь. Алексей присел на постель, сильно сжал ладонями одеяло. И припомнив, как впервые в жизни целовался в бане, покраснел.
Странное ощущение осознавать, что сегодня произойдет то, о чем он мечтал много лет — познает самое сокровенное таинство, будет любить и сам станет желанным. Ведь раньше он о таком помыслить даже не мог, понимая, что стал отверженным уродом, «Квазимодо». Хотя в глубине души промелькнула мысль, что Аглая его использует — хотя, как ни крути, никакой выгоды ей это не приносило, одни проблемы.
Потому подозрение он отринул — то была действительно любовь, ведь все девушки ожидают в своей жизни принца, а царевич для них не менее ценен. Откуда ей знать, что его жизнь сейчас не стоит и выеденного яйца, она ведь видит только внешнюю сторону власти.
— Надо было в бане попробовать, но я постеснялся, — от такой мысли загорелась ладонь. Он помнил, как сознательно прикоснулся ею к тугой груди девушки, сжал пальцы на нежной коже, ожидая, что она не только вырвется, но еще даст пощечину. Но Аглая только обняла его, поцеловала и тихо прошептала — «дождись ночи, любимый, я твоей буду».
«Еще часа три до заката, а у меня все горит в душе!»
Алексей соскочил с кровати, возбудившись от картинок, что подсунула ему память. Впору лезть на стенку от вожделения, он даже забыл, что может пройти несколько дней и его начнут пытать. Но как думать о смерти, если все мысли занимает нечаянная любовь, от той которую другие считали страшной, а он самой прекрасной на свете.
— Царевич, я кваса принес, вот! Уже отведали, но я повторю!
Иван ввалился в комнате, звучно отпил из ковша напитка, хекнул.
— Поставь на стол!
Алексей подошел к нему, и как только слуга поставил ковш и стал выпрямляться, поймал удачный момент. До армии он занимался боксом, а потому неожиданно для себя, ведь забыл о спорте совсем, став инвалидом, умело провел «двойку». Левой рукой, «потерянной», неожиданно сильно заехал в ухо предателя, а правой, вложив в удар всю накопившуюся ярость, снизу вверх провел апперкот под челюсть.
— Ни хрена себе!
Иван странно хрюкнул, его отбросило к стене, по которой слуга «стек» на пол, закатив глаза — изо рта обильно потекла кровь.
— Неужто убил?!
Глава 11
— Нет, жив курилка. Нокаут!
Алексей присел на корточки, приподнял веко. Слуга пребывал в нокауте, правый кулак ощутимо болел. Да, организм у царевича был ослаблен болезнью, но назвать физически слабым его было нельзя — жилистый человек, да и от «папеньки» гены передались, а тот подковы с легкостью разгибает и карточную колоду разрывает.
Жертва экзекуции потихоньку стала приходить в себя, а царевич ускорил этот процесс, выплеснув ковшик кваса прямо в лицо.
— Зачем…
— Выдохся, говорили тебе — свежий квас только нужен! Или еще пояснить?! Так я завсегда готов!
Алексей покачал кулаком перед сфокусировавшими взгляд глазами, слуга испуганно вжал голову в плечи.
— Ты, сученыш, свою голову на плаху положил! Сейчас позову солдат и прикажу насмерть забить тебя батогами! Толстого ты боишься?! Так? Отвечай, душу выну!
— Прости, благодетель, запугал он меня, как есть. Страшный человек, боярин, пытками грозился. Не погуби, милостивец…
— Ты отодвинься, придурок, юшкой мне рубаху с подштанниками испачкаешь! Утрись!
Алексей уселся на кровать, посматривая на слугу — куда делся прежний гонор у того?! Теперь не горделиво, а испуганно тот взирал на Алексея, вжав голову в плечи. Не ожидал от доброго и милостивого хозяина побоев, обнаглел до последней степени, смотрел на царевича, как на мертвеца.
«А хрен вам с горчицей по морде размазать! Я за жизнь свою еще поборюсь, „папенька“, и устрою там-тарарам!»
— Бумагу бери и перо! Мой бред ведь записывал?! Что затрясся, сукин сын — думал, не узнаю?!
— Прости, милостивец, не погуби…
— Не трясись, овца! А теперь записывай аккуратно за мной. И смотри — все в точности пиши, слово за словом! И помни — с этой секунды не я, а сама смерть за тобой взирать будет, топором палаческим играя. Ибо те слова, что ты запишешь, токмо для одного царя предназначены, и кто о них узнает, казнен будет немедленно. Пиши, иуда себе приговор…
Алексей с ухмылкой смотрел на бледного как смерть слугу — тот дописал последние строчки и сидел на лавке, тело заметно трясло дрожью. Действительно, такие тайны писцам знать смертельно опасно — любой монарх, а тем более, такой как Петр, сразу же прикажет голову отрубить, во избежание «утечки информации», так сказать.
— Не трясись, тварь! Я с твоего листа сейчас собственной рукой текст перебелю. А то я буквицы подзабыл, и как их правильно в слова складывать в письме. Теперь по твоему тексту сам напишу! А ты в углу посиди, гаденыш, мы с тобой разговор еще не окончили, тварь, паскуда.
— Милостивец, так это боярин приказ мне отдавал…
— А ты кому служил?! Мне али Толстому?! Так что сиди и сопли жуй! И помалкивай — если кто узнает, что ты письмо это знаешь — подыхать будешь жуткой смертью, сам понимаешь.
Текущий по смертельно бледному лицу пот, закатившиеся глаза, трясущиеся ручонки говорили о том, что слуга осознал, какая участь ждет его в самое ближайшее время.
— Вот и ладненько, — Алексей размашисто расписался — теперь можно было не бояться за подпись и за изменившийся почерк. На порчу ведь многое можно скинуть, как и на потерю памяти, которая может всплывать в голове «пластами». Типа — тут помню, а здесь не припоминается.
— Позови Толстого и офицера — капитана Румянцева. Он здесь?!
— Да, ваше высочество! Приехал токмо.
— И скажи им, что царевич плох, очень слаб, страдает. Падучая может начаться, как у его отца, царя. Не трясись — эпилепсия штука такая, никто знать не может, когда она начнется. Видел ее у государя?! Как от нее припадок у Петра Алексеевича начинается?!
— Ви… дел…
Зубы стучали как кастаньеты, по лицу заструились капли пота — до слуги дошло, что если царевич скажет хоть полслова, то его не просто убьют, умирать будет долго и погано.
— Вот и скажешь им, что в припадок я впал — ударил тебя, кровь пустил. А теперь в себя пришел и их к себе зову.