В августе 1910 года выслана в издательство первая глава второй части «Ямы».
В своих воспоминаниях борец и силач Иван Заикин описывает первую встречу с Куприным в 1910 году. Произошло это в кафе, куда привел Заикина его друг Саша Диабели.
«В кафе вошли еще двое.
— Вон, смотри, — шепнул Саша. — Куприн.
Один из вошедших был высоким, представительным господином.
Другой — низенький, квадратный, с толстой шеей, маленькими прищуренными глазами, тридцатилетний мужчина; одет он был в потертый пиджачок, на голове, подстриженной под ежик — пестрая татарская тюбетейка. Короткая каштановая бородка, мягкие усы показались мне всклокоченными. Саша встал, направился к нему навстречу.
— Иван Заикин, — представил он меня. Потом жест в сторону высокого мужчины. — Журналист Горелик. — Затем поклон низенькому в тюбетейке: — Писатель Куприн.
Я был разочарован. Вот если бы писателем оказался аристократического вида Горелик, то другое дело, а этот, квадратненький, совсем не походит на знаменитость; и одежонка на нем простенькая, и сам простоват с виду.
— А вы много написали книжек? — спрашиваю из вежливости.
Куприн смотрит на меня, прищурив маленькие смеющиеся глаза.
— Разве вы не читаете книг?
— Да нет, милый, некогда было учиться.
— Жаль. Такой ядреный образец человеческой породы и вдруг безграмотный.
Удивительное дело: мы с ним как-то сразу перешли на „ты“.»
Так началась многолетняя дружба между добродушным неграмотным великаном и Куприным. Многих иногда удивляла и даже возмущала эта дружба и вообще любовь Куприна к циркачам, рыбакам и всякому живописному люду. Но никогда бы не были написаны многие и многие рассказы, повести и очерки, если бы мой отец не испробовал все возможные ремесла, не общался бы с самыми разнообразными людьми, не выслушивал бы часами их иногда яркие, иногда нудные профессиональные разговоры.
В ноябре 1910 года Куприн возвращается из Риги в Одессу. Он совершает свой знаменитый полет с Заикиным, который кончился катастрофой.
Этот полет вызвал, как все, что делал Куприн, много шума.
Гораздо позднее Иван Заикин вспоминает о событиях этого дня немного не так, как их описал Куприн в очерке «Мой полет».
Заикин в тот же день уже поднимался в воздух благополучно два раза. Он пишет:
«Третьим должен лететь Александр Иванович.
— Я готов, Ваня.
Признаться, меня охватило беспокойство.
— Александр Иванович, может, не полетим? Не стоит рисковать тебе жизнью. Аппарат мой несовершенный…
Беспокоило то, что мы оба дяди весьма тяжеловесные — по семи пудов каждый, а аэроплан не рассчитан на такой груз.
Попросил француза:
— Жорж, подлей бензину и масла с таким расчетом, чтобы полетать час-два, до самого темна.
Ветерок с каждой минутой разыгрывается. Александр Иванович заложил газету под костюм, чтобы не поддувал ветер, и сел. Занимаю и я свое место. Заиграла музыка. Долго катились по дорожке, наконец оторвались от поля. Поднялся прямо над городом. Я направляю машину, а она проваливается… того и гляди, за трибуны или за что-нибудь задену. Положение незавидное. А с моря шторм надвигается. Подняться удалось всего лишь метров на четыреста. Пока не поздно, надо опускаться. Летим над городом, повернул налево, машина все ниже и ниже, чего доброго, сядешь на людей. Что делать? Решил лучше рискнуть собой и Куприным, чем врезаться в публику. Делаю поворот влево, и машина садится самым сильным темпом, ашисмены мои почему-то бездействуют, и я врезаюсь левым крылом в землю, метрах в двадцати от публики. Треск, звон. Куприн пролетел через меня метров на десять, как мячик. Меня с силой выбросило из сиденья, придавило аэропланом. Крики ужаса:
— Убились! Разбились!
Куприн быстро вскочил на ноги, кричит:
— Старик, жив?
— Жив, — говорю — курилка!
Вылезаю из-под обломков. Онемело все тело, стать не могу. Чувствую, у меня мокро в сапоге, наверное, кровь.
Через силу поднялся и, наступая на носок, легонько пошел. Нас окружили».
Заикин затем пишет, что они поехали в гостиницу, но, по другим свидетельствам, его увезли в больницу. У Заикина были более серьезные повреждения, чем у отца. А Куприна друзья потащили в ресторан праздновать счастливый финал воздушной авантюры, забыв предупредить маму, кормившую Зиночку. Она пережила сильный нервный шок, когда к ней прибежали и рассказали, что Заикин и Куприн упали и что желтый самолет был рассыпан на мелкие части по зеленому полю. Потом шутили, что это было похоже на яичницу с луком. О счастливом исходе добрые люди не сообщили. Пришлось искать кормилицу, и вскоре в нашей семье появилась Саша.
Первый пилот Одесского аэроклуба Ван-дер-Шкруф выступил в прессе и заявил, что аварии можно было избежать. Это возмутило Куприна, так как, в случае признания вины Заикина в поломке аппарата, ему угрожал иск со стороны владельцев Фармана купцов Пташниковых, которые субсидировали обучение Заикина летному делу в Париже и дали тридцать тысяч франков на покупку Фармана.
Куприн пишет в «Одесские новости» 13 ноября 1910 года:
«М. г. редактор!
Несомненно, что виною падения И. М. Заикина вместе с аэропланом и мною — был только я, нижеподписавшийся (вместе с Заикиным они весили 13 1/2 пудов. — К. К.). Искренно благодарю И. М. Заикина за многое: за спасение нескольких человеческих жизней (падение во всяком случае было неизбежно), за его находчивость, хладнокровие, смелость, наконец, и за мое собственное драгоценное существование, которым я всецело обязан только ему.
Я утверждаю, что И. М. Заикин сделал все возможное: сначала для того, чтобы не задеть людей, а затем, чтобы спасти аппараты».
Аэроплан был вдребезги разбит, но мотор, самое драгоценное, уцелел, и купцы было положили арест на обломки, но потом устыдились, и дело заглохло.
В очерке «Мой полет» Александр Иванович пишет:
«Только впоследствии я узнал, что Заикин в эту критическую секунду сохранил полное хладнокровие. Он успел рассчитать, что лучше пожертвовать аэропланом и двумя людьми, чем произвести панику и, может быть, стать виновником нескольких человеческих жизней. Он очень круто повернул налево… И затем я услышал только треск и увидел, как мой пилот упал на землю.
Я очень крепко держался за вертикальные деревянные столбы, но и меня быстро вышибло из сиденья, и я лег рядом с Заикиным. Я скорее его поднялся на ноги и спросил:
— Что ты, старик? Жив?!
Все это дело прошлое. Заикин опять борется в Симферополе и часто пишет мне совершенно безграмотные, но необыкновенно нежные письма и подписывается: „Твой серенький Иван“.