***
— Катюш, — вздыхает мама. — Так дело не пойдет.
— Чего не пойдет, мам Лиль?
— От тебя скоро одни глаза останутся.
— Ниче, мам Лиль, не останутся.
— Катька, а ну, не иронизируй у меня!
С мамой не проходят затяжные приколы — она тогда становится строгой и сердитой.
— В конце концов, это почти уже некрасиво.
Так, если мама по отношению ко мне употребила слово «некрасиво», значит, пора бить тревогу.
— Ты теперь так редко приезжаешь. Сама вообще не готовишь. Давай хоть в кафе, что ли, сходим... только куда сейчас, если без масок...
Мама безутешна. Маски до того надоели ей на работе, то бишь, в школе, что вполне способны отпугнуть от кафе.
— Ничего, мам Лиль, и это пройдет.
— Пройдет-то пройдет, да только и время тоже пройдет, — еще глубже вздыхает мама.
Наверно, всё отчасти из-за того, что сейчас сентябрь и это у нее сезонный сплин. Раньше мама ранней осенью ездила со своими на классные поездки и экскурсии и всегда, как ни странно, с удовольствием, а теперь, как и в прошлом году — да и в позапрошлом — мается. Понять мне это так же трудно, как ее увлечение ее работой в общем.
— Вот я к тебе приеду, — обещаю, — и мы неправильный плов сварим.
— Тогда мне нужно сходить в магазин, — капризничает мама.
— Или что-нибудь закажем и поболтаем, кино посмотрим.
— Еще чего — заказывать, деньги тратить! Тогда самим приготовить лучше, рук, что ли нет...
Настроение у нее сейчас такое — она на меня сердится, а когда она на меня сердится, то не хочет быстрых решений, а хочет, чтобы с ней возились, увещевали, уговаривали. Наверно, когда-то она делала так с папой, просто я не помню.
Мне хотелось бы еще чем-нибудь ее приободрить, как матери, которая утешает дочку по поводу запоротого ковидом выпускного и предлагает той побегать дома в вечернем платье, купленном заранее и за баснословные деньги.
Уж ей ли, маме, всего этого не знать. Подобные мамаши подобных дочек — опять же, сезонно — забрасывают ее сообщениями, звонят, донимают, как будто она теперь еще и школьный психолог. А уж с этим делом так — только начни осваивать...
С Каро ничего осваивать у меня не получается и в итоге все-таки и не приходится. Все помаленьку утряхивается, наверно, потому что Херц прекрасно работает с ней. Я просто и убедительно играю роль верной подруги и по совместительству — собаки-терапевта, а Каро закрепила за собой имидж, что психолог из нас обеих она, и это она меня терапирует.
Следуя совету Херца, веду себя с ней естественно и «как раньше», а значит, спокойно выслушиваю все, что она мне говорит и радуюсь, если (редко) какая-нибудь наша с ней встреча проходит совсем без ее заскоков.
***
Однажды мои предположения подтверждаются: прихожу к ней в ее квартиру в Райникендорфе и мне открывает д-р Херц собственной персоной — в футболке, шортах и домашних шлепанцах.
— Кэри, Кати пришла, — докладывает он о моем приходе. — И — нет, ты абсолютно нам не мешаешь, — опережает он меня, рта раскрыть не дает. — Прошу прощения, мне нужно обратно... присоединяйся, если хочешь... — и отправляется на кухню.
Из дверей соседней квартиры высовывается голова Гизелы, мамы Каро. Помню ее молодой — Каро всегда была сильно похожа на мать. Только с возрастом их с Каро большие, полуудивленные-полумечтательные глаза на узком, вытянутом лице делают Гизелу похожей на грустного бассета.
Я здороваюсь с Гизелой, чье лицо при ответном приветствии сохраняет свое застывшее, полуудивленное выражение, и вхожу.
Кажется, Каро застряла в ванной, поэтому я принимаю предложение Симона. На кухне подмечаю, что помогать ему уже не с чем.
— Почему ты зовешь ее Кэри? — спрашиваю я его.
— Терпеть не могу «Каро», — охотно отвечает Симон. — Никогда не мог. Так называется бурда эта ячменная, кофе-эрзац.
— Она не против?
— Нет. Она чувствует себя другой, превращаясь в Кэри.
— Ого. Пахнет шизофренией.
— Мне можешь не рассказывать, чем тут пахнет.
Мы с ним, как по команде, тянем носом воздух: пахнет вкусно, вообще-то.
— Разве это — не самоотрицание? — докапываюсь я — сейчас Каро подскочит, тогда не поговоришь. — Не подавление собственной личности из-за недовольства собой?
— А что, собственно, такое психоз? — Симон принимается накрывать на стол. — Психоз есть не что иное, как подавление или отрицание если не себя, то своего окружающего мира. Пообедаешь с нами?
— Кто готовил? — спрашиваю, будто не замечая на нем фартука.
— Я.
— Тогда — да.
Люблю, когда не надо притворяться и быть излишне тактичной и вежливой. Кажется, Симон тоже это любит.
— У Кэри очередной детокс-марафон. Кроме того, в последнее время ее буквально тошнит от одного упоминания мясного. Пришлось самому о себе позаботиться.
— Вижу, ты это можешь.
Все конфорки на плите заняты сковородками и кастрюльками.
— Раньше этим занималась моя жена. Поесть-то я всегда любил.
Чего по нему не скажешь.
Но кажется, он сейчас «представляется» мне, хочет побольше рассказать о себе, чтобы я знала, кому доверяю свою подругу.
— И почему твоя жена перестала этим заниматься?
— Потому что перестала быть моей женой. Я с ней развелся. И прежде, чем ты спросишь, почему: я сделал это, потому что она перестала быть собой.
— Каким образом?
— Почувствовала себя мужчиной, — спокойно поясняет Симон, шурудя в шкафчике.
— Прям?.. — признаться, я не ожидала такого.
— Да. Причем таким, который «с мужчинами». Сделала операцию, стала мужиком. — Симон невозмутимо приподнимает крышку на одной из кастрюлек, помешивает содержимое — какой-то соус. — Я ее не осуждаю и операцию ей оплатил. Но она собиралась жить со мной после операции, а мне, видишь ли, нравятся женщины, которые чувствуют себя женщинами. Поэтому я и развелся с ней... Ну что, салатик будем? Мне всегда надо салатик.
— Я тебе помогу, — говорю я, «заражаясь» его невозмутимостью.
Когда все готово, к нам присоединяется Каро. Выглядит она несколько помято и даже изможденно. Я давно заметила, что из-за мигреней она совершенно не переносит жару, как, впрочем, и перепады температуры в общем.
Симон констатирует факт ее появления легким поднятием вверх бровей и уголков губ, коротко сжимает ее ладонь, затем усаживает между нами за накрытый стол. Ее ждет легкий вегетарианский супчик, приготовленный специально для нее. «Жирное» она «совершенно не переносит». Очевидно, ее сейчас тошнит не только от мысли про мясное, но и от готовки в общем.
Не скажу, что до меня совсем наглухо ничего не доходит — скорее, доходит постепенно, за обедом, ложка за ложкой, взгляд за взглядом, фраза за фразой.
Так что я почти не удивляюсь, когда мы с Симоном принимаемся за второе, а Каро ковыряет только «салатик» и, очевидно вновь придя в тонус, объявляет мне:
— Кати, у нас будет ребенок.
Заставляю себя на манер Симона поднять вверх брови и уголки губ, поздравить и вежливо-заинтересованно справиться, на каком она сроке.
Да какого черта: когда Каро не смотрит, ошеломленно зыркаю на Симона.
Он сам сказал мне, чтобы вела себя с ней естественно.
— Тяжело? — спрашиваю ее.
— Когда как.
— Как решилась?
— Всегда детей хотела.
Вот как? Понятия не имела — ни словом она этого не выдавала, ни вздохом. Ни намеком.
— Побаивалась просто. Сим поддержал. Тоже давно хотел.
Какое совпадение — от его бывшей жены-мужа ведь не случилось...
— Ну... молодцы. Молодец, — и снова дарю «Симу» красноречивый, язвительный взгляд, в котором, надеюсь, читается: «Ты это серьезно, ТВА-Ю Ж МАТ-Т-ТЬ?!!..»
Симон не терпит недосказанностей и возражает вслух:
— Ты знаешь, Кати, сейчас есть пути и средства для адекватного протечения беременности при любой физике.
А психике?.. Наверно, есть свои, специальные таблеточки для беременных шизофреничек.
Блин, не могу вот так, как он, идти на конфронтацию. К тому же кто тут у нас, мать его, врач — я или он?.. Ух, папаша...