Читать интересную книгу Последняя четверть эфира. Ос поминания, перетекающие в поэму - Кот Кортасара

Главное — не напиться уксусом!

7

Вторую неделю на город лил ливень: ни на минуту не высыхал асфальт, и июль, который обещал своим началом поток нескончаемой месячной духоты, больше не валил в обморок, а лишь студил своей мокростью незадачливых прохожих. Они скукоживались под крышей остановки, пока я разгуливал под ливнем и ждал, что горсть волос в моем стеклянном отражении прилежно ляжет на голову.

— Осторожней!

Люди копошились как ненормальные, бежали без зонтов и шли вразвалку с зонтами, и мне, стоящему на месте, то и дело приходилось как камню осторожно маневрировать в стороны, чтобы не быть снесенным этим ручьем.

— А не кажется тебе, что один человек может дарить другому сны?

Я развернулся и увидел в паре метров от себя пару — людской поток, который так и норовился сбить меня, аккуратно их обходил.

— Это самый настоящий вздор.

Я закурил и принялся их внимательно слушать — меня они не удостаивали даже взглядом.

— Но мне приснился такой сон! Самый настоящий! Я знал, что сплю, но видел все так ясно, что мне хотелось плакать от счастья. И я понял, что никогда не был здесь, совершенно никогда! И что мысли, которые меня одолевают, совсем не из тех, чьим присутствием я обычно довольствуюсь. И…

На мгновение парень затих.

— И я увидел ее.

Он так и сказал: ее.

— Она появилась из ниоткуда. Я так давно не вспоминал о ней. Она подошла, обхватила меня за плечи, подтянулась на своих мокрых кедах — шел такой же дождь, как сейчас — и поцеловала.

Парень грустно оглянулся, заметил меня, но не стал всматриваться. Я увидел, как по его лицу, усеянному каплями, пробежала слеза. Девушка вздохнула.

8

Я живу в Новоюжном. Эгерский бульвар. Улицу, которую в советские времена обозвали в честь небольшого города в Венгрии. Были во времена прошлого тенденции находить соратников-друзей в среде зарубежных городов и давать другу другу честь обусловлять (обословлять? обославлять?) друг друга в честь друг друга. Вот и мою улицу обусловили (обословили? обославили?). Я не уверен, живут ли в Эгере такие же приземленно счастливые люди с фундаментальным наследием из разве что прошлого.

Когда я смотрел в окно десятилетним, на меня всегда уставлялась вывеска магазина «Надежда». Она светилась черной зимней предновогодней ночью синей иллюминацией, и мне казалось, что жизнь не так уж плоха. Теперь же «Надежду» расформировали в «Пятерочку», неудачливые предприниматели очистили прилежащие площади от деревьев, и мой путь к прошлой «Надежде» преграждает недостроенный парк аттракционов. А путь к недостроенному парку аттракционов преграждает алюминиевое ограждение. А путь к ограждению преграждает Эгерский бульвар. Зато я могу надеяться, что «Надежда» все там же, потому что ее больше не видно.

Но это все игры слов, в которые я впадаю от скуки.

В паре километров от моего дома расположен сквер имени Василия Ивановича Чапаева, на месте, где стояла однажды его деревня. Несмотря на то, что вся слава командира пришла к нему уже после того, как он выбрался из этих меланхоличных мест, остатки чувашей чтут его и считают выдающимся земляком. Деревня, которую он навсегда покинул, именовалась Будайка, и потому все постмодернистские приключения командира связаны непосредственно с Буддой. У музея в сквере гордо стоит тачанка, и я попросил друга слепить для нее глиняный пулемет.

9

«Требуются люди с огнем в глазах» гласит каждая открытая вакансия. Незатейливые работодатели ищут последних искрящих людей, чтобы высосать из тех оставшиеся жизненные соки. Безработный с тишиной в наушниках заместо неотчаявшихся ритмов непрекращаемой жизни смутно выкуривает последнюю сигарету и мечтает о действительности, которая была когда-то (о той лишь ее части, что ему нравилась). Случайный прохожий, приплясывая, кричит «Все у тебя в голове!» — но его не существует.

Некоторые люди, определенно, сволочи. Некоторые люди, наверное, святые. Кто-нибудь вспомнит, что здесь невозможно жить. Все сдались, и из-за них нам придется сменить музыку в наушниках на тишину. Будем считать, что мы ошибались в людях. В большей их части. Посвятим жизнь поиску соратников, которых здесь нет. Заставим себя повторять из раза в раз, что никогда не будут делать другие. Будем считать, что есть от данной жизни люди невозможные, но с которыми можно жить.

Я думал о том, почему Довлатов мог начать писать. К своему стыду я не прочел ни одной его повести, но некоторые из писем. Довлатов-человек захватил меня больше, нежели Довлатов-писатель. Лагерная проза — разве покажется кому-то она достаточной осью для жизнеописания? Как и не кажется мне ничего из того, что со мной происходило. И не сказать, что не представлялся мне случай, настолько выбивающий из колеи — что додуманные моим больным воображением, что правда имевшие место — что не смогли бы они стать поводом для обстоятельных размышлений. Представлялось их достаточно. Скорее я, все еще не вывел себя, и они ждут момента, когда я буду достаточно развит и хотя бы немножко даровит, чтобы сказать в это ничего что-то, представить свой картину событий, нанизанную на ось бытия, которая бы что-то привнесла.

10

Он бы не стал поехавшим аскетом, если бы все складывалось удачней. Понимаешь, когда жизнь не идет, ты сдвигаешь точку сборки влево. И все обыденно ужасное вдруг становится нормой. Он не был плохим человеком. Но он пытался идеализировать. Если бы он решался смотреть на мир без наплыва излишней сентиментальности, то, быть может, что-то бы у него вышло. С другой стороны, он считает, что видел достаточно в каждой области жизни, и любое движение обречено. Замечательно одно. Сам мир поехал за ним, влево.

Спеси в нем поубавилось, и новая харизма в нем просто не успела родиться. Он больше не мог жить так, словно знает все ключи, и он отказался. Теперь он играет из себя настоящего придурка. Говорят, что некоторые эрудиты примеряют на себя маску шута. От скуки, преимущественно. Но он не эрудит, он просто шут.

То есть, ты знаешь, что здесь не так. Уровень безработицы здесь самый высокий в стране. Людям здесь не хватает веры. Веры в то, что вокруг есть люди поумней. Что в одной из чашек Петри среди насморка есть сибирская язва. И работодатели никогда не пустят тебя на место, которое сами с прошлыми идиотами получали с таким напрягом. Ну кто как.

В общем, пришел он в салон техники. Заполнил анкету, оставил. Начинает уходить, а навстречу администратору влетает парень со словами «Ген, мне нужно друга устроить». Ну ему не позвонили, ты это уже понял. И выходит он на улицу, а везде полиция в городе. Он подходит к одной сержантше, спрашивает, в чем дело-то. Ему говорят, что премьер приезжает, в центр занятости. Он купил альбом, а все это происходило 1 марта, и маркер. Вырвал лист, написал «Пришла весна — проснулся медведь» и шел один по городу, митинговал, так сказать. Третий по счету полиционер его остановил, забрал и маркеры и альбом.

А еще он цыганок звал митинговать. Они стояли у рынка, стрельнули сигарет. Он разговорился, жаловался, что мигрень от дыма. Они и денег просили, он дал, добровольно. Ты посмотри на них, они все в тряпках каких-то, сто рублей просили на 8 детей, да боже мой — как таким не дать. А митинговать-таки не пошли.

11

Это история о том, как троллейбус номер 684 встретил троллейбус номер 824. Это не любовная история. Это история о любви. Они столкнулись внезапно, мартовским утром четверга. Что-то внутри 684-го замкнуло, когда он увидел ее. Ее рога и полиграфия, они увели его. На два метра вперед дальше положенного. Они пересекались ежедневно, он всегда следовал за ней, эти два километра, но они работали в разных районах. Он - в юго-западном. Она - в новоюжке. Если бы не конь в пальто, на которого засмотрелся его водитель, они едва бы стояли теперь вместе в ремонтном отделении, мигая друг дружке.

Я висел, облокотившись на поручень в северо-западной части забитого троллейбуса. Март тек по улицам, шли дожди, совсем непривычные для этого времени года, и я, выбрав самый экологичный транспорт из всех, размеренно путешествовал по дорогам города, осторожно поглядывая на девушек, вспоминая ту, которую встретил прошлым летом в таком же троллейбусе, после проливного ливня, которую не смог вытерпеть и от красоты который сбежал. Настроение было нестерпимо приподнятым, в наушниках звучали треки из еще не вышедшего альбома Parquet Courts, и я о чем-то мечтал.

Я вспоминал, как не мог забыть ее, как вспоминал эти глаза, которые горели с счастьем, ни капли не переживая о том, что какой-нибудь парень может в них затонуть, как капли стекали по мокрым волосам, укладывая их лучше, чем получилось бы перед зеркалом. И я вспоминал, как стоял рядом и напрасно пытался незаметно сделать набросок механическим карандашом, потому что стержни застряли в его устье. Каким-то невообразимым образом мне удалось вставить второй туда так, что он не вытолкнул прошлый, и теперь два дефектных осколка давили друг друга в этой западне. Развинтив карандаш, я попытался выгнать их оттуда наскоро найденным в чехле грифелем, но они не поддавались. Девушка смотрела на меня с азартом и несходившей с лица улыбкой.