Читать интересную книгу Проклятый год - Джефф Карлсон

Сойер вернулся, поднявшись до гряды камней у отметки в три тысячи метров, и остановился, глядя на остальных из-за зеркальных лыжных очков; лицо скрывали капюшон и черная гоночная маска.

— Надо держаться вместе, — сказал Голливуд. — Так надежнее.

Кэма толкнули. Кто-то торопился занять место во главе группы.

Прайс чуть не в ухо рявкнул:

— Не разбредаться!

Сойер не пошевелился и не раскрыл рта, пропустив призыв мимо ушей. Направление его взгляда трудно было определить. Прайс взмахнул руками и приготовился еще что-то выкрикнуть. Кэм, отвлекая приятеля, выпалил вопрос:

— Как думаешь, какое сейчас давление воздуха?

— Барьер передвинулся вниз на добрых 150–200 метров. — Гоночная маска делала голос Альберта невнятным, но он не пытался угодить остальным, говоря громче. — Из-за колебаний могут попадаться участки высокого давления. Так что застегивайтесь!

Чего-чего, а очков, рукавиц с длинными манжетами, матерчатых масок и прочего лыжного инвентаря на базе отдыха и в домиках было навалом. Созданные для защиты от снега, они не очень подходили для погружения в океан наночастиц, но сегодня, как никогда, группе требовалось снизить до минимума риск заражения.

Им ни разу не приходилось проводить в опасной зоне больше трех часов — почувствовав первые симптомы, участники вылазки поворачивали обратно, торопясь вернуться на безопасную высоту.

Сегодня по истечении трех часов они еще не закончат спуска.

Согласно топографической карте, соседний пик находился в двенадцати километрах к северу. Чтобы добраться до него, сначала предстояло спускаться, потом идти в гору, непрерывно петляя, — прямых дорог там не было. Шоссе в долине в основном пролегали с запада на восток. По расчетам Кэма, огибание утесов и непроходимых участков, диагональное восхождение по крутым склонам должны были увеличить пешую дистанцию до двадцати километров.

Юноша подтянул лямки очков и бросил взгляд на низкие, наползающие тучи. Ну почему дожди не смыли напрочь всю заразу хотя бы в горах! Здравый смысл подсказывал, что дождь и снег должны были прибить наночастицы к земле, а потом унести их в долину. Сойер возражал — Кэм, мол, не представляет себе разницы в размерах. Нанороботы — не маленькие человечки. Подвешенные в воздухе частицы настолько малы, что им нипочем ни мелкий дождик, ни самая жестокая пурга; порывы ветра и первые дождевые капли лишь снова поднимали в воздух осевших на землю нанороботов. Сточные дождевые воды, возможно, смывали вниз изрядное их количество, но дождевые облака столько же, если не больше, приносили с равнины назад.

— Подожди! — Эрин положила руку на бедро Кэма. Она сдвинула лыжные очки на лоб, ее глаза-сапфиры светились в полумраке. Из-под капюшона выбились и трепетали на ветру несколько непокорных прядей, они щекотнули лицо парня, когда подруга подошла ближе и поцеловала его.

Теплая, мягкая Эрин… Кэм хотел засунуть руку ей под куртку, но одежда плотно прилегала к телу, рука не пролезала; тогда Кэм погладил девушку по промежности. Эрин подалась бедрами вперед, прижалась покрепче.

Пятнадцать-двадцать человек вокруг тоже обнимались, либо глотали воду из фляг и справляли малую нужду прямо в грязь под ногами. Кин присел враскорячку, пытаясь напоследок опорожнить кишки. По ту сторону барьера защиту снимать нельзя, даже если сильно приспичит. Никому не хотелось впускать наночастицы под одежду и подставляться под укусы насекомых.

Еще один акт прощания… Обнаженную кожу они смогут увидеть только на другой вершине.

Кэм хотел сказать «я тебя люблю», но фраза показалась ему фальшивой. Честнее было бы сказать «мне без тебя не выжить». Временами забота об Эрин оставалась последней ниточкой, связывавшей его с жизнью.

Парень мысленно махнул рукой и произнес как заклинание:

— Я тебя люблю.

— Ага, — Эрин улыбнулась так широко, что в уголках ее глаз собрались морщинки. — И я тебя тоже.

Потом, оглядываясь через плечо, она подошла к Сойеру. Ее улыбка опять превратилась в кривую ухмылку, и Кэм сделал вид, что не смотрит. Эрин молча подала знак, их общий друг поднял очки и стащил маску. Он перестал бриться со дня прибытия Голливуда, и теперь клокастая борода округляла продолговатое лицо, делая Сойера непохожим на себя самого.

«Чего ж она не меня поцеловала напоследок? — подумал Кэм. — Разве не принято последним обнимать самого дорогого человека?»

Он взглянул на верх склона, ожидая, что оставшиеся соберутся у начала лощины и будут смотреть вслед уходившим. Но там никого не было — лишь ветер крутил пыль, да стрелой промелькнула птица.

Сердце уколола не жалость — злость. Фолк и Пендерграфф, должно быть, отправились вниз по склону собирать первые ягоды можжевельника и свежую зелень, охотиться на сонных после зимы ящериц и насекомых. Проверять выдолбленные ямки и выставлять все свободные емкости для сбора дождевой воды им не придется — за них это уже сделали Кэм и Мэнни. Скорее всего, обитатели лагеря потрясены настолько, что просто ушли в хижину привыкать к новому, но не менее тревожному состоянию безбрежного одиночества.

Кэм был уверен, что образы бедолаг, которых он оставил позади еще живыми, будут преследовать его дольше тех, чьей плотью он питался.

7

Каждый раз, когда Рут приводила свое тело согласно бортовой субординации в параллельное с собеседником положение, пилот челнока Дерек Миллз менял угол наклона собственного тела или хватался за другую опору. Такое поведение было красноречивее слов, хотя насмешливые нотки Дерек тоже не скрывал.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — пробормотал он. — Это тебе не самолет посадить.

Рут едва сдержалась, чтобы не сказать: «Если собираешься торчать здесь до скончания времен, учись дышать вакуумом, приятель». Вместо этого она повернулась к остальным, обвела взглядом жилой модуль, картинно вздернула брови и попыталась пожать плечами, не опуская поднятой ладони. Надо быть хорошей девочкой, нельзя лезть в бутылку.

Вот только пытаясь развернуться вслед за Миллзом, Рут сама оказалась под неудачным углом ко всем остальным. Астронавты привыкли к тому, что, входя в отсек, могли застать других стоящими на «потолке» или «стене», но лишь один Густаво без всяких церемоний вступал в разговор, не дожидаясь, пока собеседник закончит маневр и окажется с ним лицом к лицу. Человеческий разум сопротивлялся, не желая вчитываться в выражение лица, когда собеседник висел в пространстве горизонтально или вверх ногами.

Никто не оценил ее сдержанность по достоинству. Рут чувствовала глухое, как переборка отсека, раздражение. Выкрашенный в блеклые цвета продолговатый жилой модуль размерами не превышал корт для ракетбола. Миллза и Гуса разделяли максимум полтора метра — радиооператор занимал дальний угол, пилот висел у единственного выхода.

Рут предпочла бы, чтобы разговор происходил на борту челнока, а не станции — глядишь, само окружение добавило бы силы ее аргументам, но Миллз не любил, когда другие проникали в «Индевор», и считал корабль своей личной вотчиной. Его можно было понять. Рут испытывала такую же ревность в отношении своей лаборатории и решила не дразнить пилота. Но как убедить его спустить корабль на Землю без малейшей перспективы возвращения на орбиту?

Женщина оглянулась на командира. Уланов хмурился — тревожный знак. Рут решила не обращать внимания:

— Я прекрасно понимаю, что посадка без помощи наземных служб — еще та головная боль. Но мы сможем сесть, я уверена.

— Гробанемся! — хором крикнули Миллз и Уоллес. Ситуация показалась бы комичной, если бы слова Рут не вызвали столь бурную реакцию.

В аварийной обстановке экипажу шаттла разрешалось покинуть поврежденный или неисправный корабль на парашюте, но сначала требовалось сбросить скорость челнока ниже скорости звука. На западе от Лидвилла даже имелось огромное озеро — Рут хорошо изучила ландшафт по снимкам, — и они могли бы сесть на воду, чтобы избежать жертв в палаточном городке беженцев на суше. Да только драгоценные компьютеры и АСМ вряд ли уцелеют после такой посадки.

— Это тебе не самолет, — угрюмо повторил Миллз.

— Но должен же быть какой-нибудь…

— Почему ты считаешь, что разбираешься в нашем деле лучше нас? — доктор медицины Дебра Рис фыркнула, отчего и слова ее, и вздернутый подбородок приобрели надменный, царственный вид. Из-за слишком сухого воздуха Дебра страдала хроническим гайморитом и постоянно шмыгала носом. Рут посоветовала принимать противоотечные средства, но та возразила, что организм не зря вырабатывает слизь — она защищает носовые пазухи от большего вреда. Поэтому у Дебры постоянно текли из носа сопли. Та еще мерзость!

— Послушайте, — сделала новую попытку Рут, — рано или поздно все равно придется возвращаться.