— Чем это? — поинтересовался Моджеевский.
— Тем, что ты куда меньше лез туда, куда тебя не просят.
— Тогда, может быть, ознакомишь меня с идеальной картиной твоего мира?
Юля снова замолчала. На этот раз надолго. Смотрела на окно. В нем расцвечивало цветными солнечными зайчиками помещение старое витражное стекло, которое, наверное, не могло ответить ни на один вопрос, но наверняка и было той самой идеальной картинкой ее мира.
А перед ее носом, на столе — так и не отснятые украшения, привезенные из Парижа. Зеркальце. Несколько серебряных чашек. Красиво. Тоже часть ее мира.
И спрятанные подальше, в бюро, запонки и зажим для галстука от Тиффани пятидесятых годов в оригинальном футляре. Для него.
И еще перед глазами — мальчик, целовавший ее у маяка в прошлой жизни. Сейчас он вырос и ничего идеального в нем не было. Как и в ней. Как и в ней, черт подери. А ведь когда-то они мечтали быть вместе всегда-всегда. Смогли бы тогда? А сейчас — смогли бы?
У нее все еще дрожали руки после разговора с Ярославцевым. До сих пор. Не помогал ромашковый чай, заботливо приготовленной Машкой, понявшей все по-своему, когда она, перепуганная и почти плачущая, влетела в помещение магазина. По-своему — не значит, неправильно. Просто у каждого своя картинка мира.
— Я хочу, — начала Юля и запнулась, но все же продолжила: — я хочу сама понять, Богдан. Каким я вижу его сегодня. И каким его видишь ты.
— Исчерпывающе, — коротко отозвался Моджеевский.
— Значит, поговорили?
— Если ты о своей встрече с Ярославцевым, то, вероятно, да. Тебе виднее.
— Ну хочешь — прибей меня. Я понимаю, что и ты будешь прав, как прав Дима. Всем жизнь перегадила.
— У тебя приступ самобичевания? — самым серьезным тоном спросил Богдан.
— Ну ты же именно так и думаешь. Винишь меня. Ок, я виновата. Дальше что?
— Дальше? — он ненадолго задумался. — Дальше понять бы, в чем ты виновата.
— Хватит, — выдохнула она в трубку. — Хватит вытаскивать из меня нутро наружу. Ты и сам знаешь в чем. Препятствовать твоему общению с Андреем я не буду. Убегать — тоже. Мой новый адрес тебе известен. На развод подам. Но выворачивать меня наизнанку — не смей.
— Юль, ты сейчас что-то пытаешься доказать себе самой, не мне.
— Зачем ты звонишь?
Богдан откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Трудно объясняться, когда адресат объяснений закрыл руками уши.
— Хотел услышать от тебя, как прошла встреча с Ярославцевым, — медленно проговорил он. — Хотя я бы предпочел, чтобы ты меня предупредила, что собираешься сделать. Еще лучше было бы, если бы все же не пошла к нему в одиночку.
— Услышал? — глухо отозвалась она.
— То, что ты захотела мне рассказать, — да, я услышал. Но я уверен, что это не все.
— А за остальное ты его пришибешь, — грустно хохотнула Юлька. — Но учитывая, что вы оба — пострадавшая сторона, идея так себе.
— Хочешь, пообещаю, что не буду его… пришибать?
— Хочу. Но не поверю. Ты же тоже… упрямый.
— А еще я эгоист, — довольным тоном сообщил Богдан.
— Не делай так.
— Как? — искренне изумился он.
— Не включай этот тон.
— Ничего не понятно, но очень интересно, — хохотнул Моджеевский. — Ок, как скажешь.
— Этот — тоже не включай. Когда мы ругаемся — это запрещенный прием.
— И какой прием разрешенный?
— Орать — можно, — разрешила она. — Арктический холод включать — тоже.
— Обязательно учту, — заверил Богдан, — в следующий раз.
— Это когда я в следующий раз пойду разговаривать с Ярославцевым? — хмыкнула Юлька, сама того не замечая подхватив его интонации.
— В такой следующий раз я обязательно пришибу тебя!
— Оставишь ребенка без матери?
— У него отец есть.
И все. В этом самом месте что-то ухнуло вниз внутри нее. Юля перевела дыхание и негромко, придушенным голосом сказала:
— Только ты не забывай, пожалуйста, что сейчас отцом значится Дима. И пока это так, тебе не выгодно меня пришибать. А то совсем без нифига останешься. Как бизнесмен ты должен это понимать.
— Почти все и всегда решается объемом инвестиций, — парировал Моджеевский, — это я тебе как бизнесмен говорю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мне кажется, не там, где касается живых людей с их чувствами.
— Ты все-таки идеалистка…
— Это плохо?
— Это не рационально.
— Я пыталась быть рациональной, закончилось дерьмово. Так что нечего было и начинать.
— Больше не будешь?
— Не буду. В своей шкуре жить легче, чем в ослиной.
— И к Яру больше сама не пойдешь?
— Яр — это его школьная кличка?
— Не знала?
— Нет. Сегодня мне показалось, что я вообще его не знала.
— Но ты опять ушла от ответа, — хмыкнул Богдан.
— Мне работать надо. Думаю, тебе тоже. А что до Димы… мне самой еще нужно переварить то, что было сегодня, прежде чем что-то отвечать.
— То есть ты не исключаешь, что пойдешь к нему снова, — проворчал он. — Прекрасно!
— Жизнь загадочна и непредсказуема! — пропела Юлька в трубку.
— Ну я так и понял.
— Тогда пока?
— Пока, — попрощался Моджеевский.
В трубке стало тихо. Отбросив телефон в сторону, Богдан закинул руки за голову и крутанулся в кресле. Тормознул каблуками брендовых туфель в тот момент, когда оказался лицом к панорамным окнам. Погода была ясной, и вид на маяк, который он искренне считал лучшим достоинством своего кабинета, открывался потрясающий. Только и наслаждаться, если бы не Юлькина строптивость. Впрочем, он по-прежнему ловил кайф от их препирательств. И от воспоминаний об их встречах на маяке. И от предположений, чем она может сейчас заниматься.
И черт его знает, сколько еще он мог так витать в облаках, если бы на пороге кабинета не нарисовалась вечная Алена с расписанием на сегодня и чашкой крепкого кофе.
Рабочий день, наконец-то, вошел в привычную колею.
Ему даже удалось вполне себе продуктивно поработать почти до самого обеда и разгрести пару куч завалов, накопившихся за последние неспокойные дни, в абсолютной уверенности, что ни одного из этих дней он никогда не променял бы ни на какой другой, в котором не было бы его бестолковой и удивительной Юльки.
А ближе к обеду дверь кабинета, сегодня, очевидно, доступная всем желающим, распахнулась путем приведения ее в движение посредством руки Романа Романовича. Алена вряд ли могла этому помешать — да и вообще присутствие отца здесь было не таким уж и частым. Он по-прежнему недолюбливал высоту, и стало быть, сюда, на самый верх, его загнала необходимость срочно увидеть свое чадо.
Роман Романович остановился почти на пороге, не снимая пальто, оперся спиной о косяк, сложил обе руки на груди и добродушно прогромыхал:
— Между прочим, у тебя обед через десять минут.
Чадо оторвало внимательный взгляд от монитора, не менее внимательно воззрилось на предка и незамысловато поинтересовалось:
— И че?
— И то, что испорченный желудок ближе к моему возрасту даст о себе знать, потому лучше начинать заботиться о нем смолоду.
— Если я правильно понимаю, ты собираешься проследить, чтобы я пообедал, — озвучил догадку Богдан.
— Именно. И заодно разделить с тобой трапезу. Как ты смотришь на то, чтобы сделать это в «Соль Меньер»? Они к весне меню меняют.
— Ну давай пообедаем, — согласился Моджеевский-младший, пружинисто поднялся из кресла, подхватив со спинки пиджак. — На твоей, на моей?
— А пройтись ножками — не? — хохотнул Роман Романович. — Давай на твоей, только кликни Петра, чтоб был готов, а то вдруг обед пойдет не по плану.
— Не переживай, — отмахнулся Богдан, — если пойдет не по плану, тогда и разберемся.
Маленькой процессией — впереди Роман Романович, за ним Богдан Романович — они пересекли приемную.
— В три Карпов просился прийти, — напомнила Алена, возникнувшая из-за монитора эдакой говорящей и вечно занятой головой.
— Придется перенести, — хором проговорили Моджеевские и так же синхронно хмыкнули, глянув друг на друга. Роман расхохотался и легко хлопнул сына по плечу, после чего поднял руки вверх и выдал: