В принципе, немедленная смерть от жажды нам больше не грозила: в соседнем доме нашелся запас воды — целая упаковка пластиковых бутылок, и какие-то консервы. Днем мы молча и тихо, как муравьи, перетаскали все это в квартиру, потом парни надолго ушли и вернулись с несколькими блоками сигарет. Где они их взяли, мы не спрашивали.
Зато теперь мы могли курить.
Когда их не было, я хотела подняться на крышу, чтобы посмотреть, куда они подевались, но навстречу мне по лестнице спускался Антон, и он затолкал меня в окно так грубо, что я чуть не свалилась. Он поспешно поймал меня, прижал к себе и хрипло сказал в ухо:
— Прости… Тебе не надо туда. Там Глеб… мы его… достали. Положили на крышу — не гнить же ему в воде. Может, спасатели с вертолета заметят…
Я прижалась к нему и немножко помочила слезами его потную грязную майку. Но, когда мы вернулись в квартиру, я больше не плакала.
Нэнси после своей истерики наглухо замолчала и только мотала головой, когда Иван пытался заставить ее поесть. Они с Антоном влили в нее чуть ли не стакан виски, я тоже выпила довольно много, но совершенно ничего не почувствовала. Мы сидели на ковре в гостиной в кружок, дымили сигаретами и молчали, — отощавшие, немытые, со слипшимися волосами, в нелепой одежде. В глазах у Антона покачивался мрак. Иван смотрел в пол. Едкий дым, смешиваясь с запахом застоявшейся воды, плавал по комнате, и само это слово — «плавал» — вызывало у меня отвращение.
Ночью, когда Антон, наконец, заснул, я тихо встала и подошла к окну. Духота была невыносимой. Луна отражалась маслянистым блеском в темной воде. По этой воде, там, где в ней было меньше мусора, временами скользили, извиваясь, светящиеся узкие дорожки: это были змеи. Судьба, точно специально, подсовывала мне то, чего я всю жизнь боялась до одури: потоп, змей, крутые крыши, безлюдье и зловещую мертвую тишину. Было непонятно, как мне до сих пор удалось не свихнулась от ужаса. Передернув плечами, я отошла от окна и села на пол, машинально нашаривая на ковре пачку сигарет.
— Вера…
Я придвинулась к нему.
— Я тут. Ты что?.. У тебя что-нибудь болит?
Серебряный ключик рыбкой сверкнул в лунном луче у него на груди.
— Нет.
— Хочешь сигаретку?
— Нет.
Я дотронулась ладонью до его лба — лоб был влажный и холодный. Лицо в полумраке выглядело странно беззащитным и очень юным.
— Чшшшш, — прошептала я, захлебнувшись нежностью и жалостью, — я тут, тут. Спи.
— Вера, — он притянул меня к себе. — Я хочу тебе кое-что сказать.
Что-то в его тоне заставило мое сердце рухнуть в желудок.
— Ты… женат? — пробормотала я ему в плечо.
— Что?.. Да ну, чушь какая. Не женат и не собираюсь, боже упаси.
— А тогда что?
Между прочим, я обиделась. «Боже упаси», видите ли. Можно подумать, что я напрашивалась ему в жены. Я сделала попытку освободиться, но его жесткая ладонь придавила мой затылок.
— Вера. Я в Ираке убивал людей.
Он продолжал держать меня, не давая поднять голову, точно боялся увидеть выражение моего лица. Я шевельнулась, и он сразу выпустил меня.
Перевернувшись на спину и глядя в потолок, я сказала:
— Мой отец проходил срочную службу в Афганистане. Мог бы откосить, наверное: я тогда уже родилась. Но не стал. Он тоже убивал людей. Но лучше него я человека не встречала.
Антон помолчал, потом сказал:
— Дай сигаретку.
Я дотянулась до пачки, прикурила себе и ему.
— Он… в России?
— Он умер.
— Прости.
— Да ну, что ты. Это давно было.
Я не стала ему говорить, что мой отец застрелился, когда мне исполнилось восемнадцать лет.
Мы докурили, повернулись друг к другу и начали целоваться — нежно, бережно, потом все более ожесточенно, точно хотели сломать, съесть, выпить друг друга. Мои пальцы впились в его спину, я застонала первой — жалобно, точно прося пощады, — и я ее получила: потолок улетел далеко-далеко, мы стали птицами и рыбами, наша кровь смешалась, наши кости сплавились, наши голоса…
— Тошка, вы спать сегодня дадите? — недовольный голос Ивана из спальни вернул меня с небес на землю. — Половой агрессор, блин. Сколько можно?..
Нэнси что-то сонно пробормотала.
— Стенки тонкие, — виновато сказал Антон.
— Нет, просто орете громко, — сварливо ответил Иван и заскрипел кроватью. — И так дышать нечем, еще вы тут… Прикройтесь, я выйду покурить.
— Подышать, ага, — Антон натянул на нас простыню и пожаловался: — Жарко. Пить хочется.
Он был весь мокрый, как мышь. Я нащупала на полу длинную хозяйкину майку, встала и пошла на кухню за водой. Когда я вернулась, они курили, Иван в одних трусах, Тошка в простыне. Серый гнилой рассвет сочился в окна. Сигаретный дым выползал наружу длинными космами. Я подала Антону бутылку и смотрела, как он пьет: аккуратно и совсем немного, как будто растягивая каждый глоток.
— Ну, чего ты? Попей нормально, — сказала я, когда он вернул мне бутылку.
— Мне хватит. Воду надо экономить.
— У нас же ее много!
— У нас ее не так уж много, Вера.
— Ты что, думаешь, мы век тут будем сидеть?
— Век — не век… давайте спать. Завтра подумаем, как выбраться. Не хотелось бы предстать перед спасателями в виде распухших трупов. Нам-то будет уже все равно, конечно…
— Куда выбираться? — Хмуро спросил Иван. — Тут нигде сухого места нет.
— Где-нибудь да есть. Ну, и потом… Мы с тобой — ладно. А девчонки? В туалет нормально сходить негде. Одичаем же. Не может быть, чтобы в городе почти никого не осталось. Я думаю, где-то все же пипл сконцентрирован, в каком-нибудь временном укрытии. И воду туда подвозят, и лекарства, и вообще… А здесь, ты же видишь, болото. Жара. Вода кругом. Еще день, и дохлятина начнет так вонять, что мы от одного запаха загнемся. Вон, у Веры синяки не проходят. Ей бы лёд приложить хотя бы.
Надо же, он помнил про мои синяки. Я тихо протянула руку и погладила его плечо. Он не обратил на это никакого внимания.
— Надо поискать надувной матрац, — твердо сказал Иван. — Девчонок на него посадим, а сами рядом, вплавь.
— С ума сошел? — Нэнси стояла на пороге спальни, ее лицо смутно белело в рассветном сумраке. — Там змеи, в воде, ты что — не видел? И рыба дохлая, собаки, кошки… люди. Вся вода отравлена, оцарапаешься о какой-нибудь обломок — и все, кранты, сепсис. Матрац, блин. Придумай что-нибудь поумнее, пожалуйста.
— Завтра, — Антон потянулся. — Надо поспать, все-таки. Поищем досок… дверь, в конце концов, снимем… Плот сделать несложно. Но сейчас я ни на что не годен, глаза слипаются.
— Еще бы, — проворчал Иван. — Ладно, Анютка, пошли.