Читать интересную книгу Кругом один обман (сборник) - Виктория Токарева

Назвали Наташа, сокращенно Таточка. Тата, Татуся, Туся.

Взяли няньку Анюту. Анюта приехала из деревни. Своей семьи у нее не было, специальности тоже не было никакой. Дом мамы Тани стал для нее всем: и семьей и специальностью.

Таточку Анюта обожала до дрожи. Не давала ей пикнуть, не спускала с рук.

Девочка росла, становилась тяжелая, как кабанчик, но Анюта терпела нагрузку.

Таточка восседала на ее руках, запускала свои пальчики под платок Анюты, вытаскивала волосы и с удовольствием их драла.

– Ах ты цапатиха! – восхищалась Анюта. (Цапатиха – производное от глагола «цапать».)

– Вы ей все разрешаете, – упрекал папа Сева. – Ребенок должен знать границы.

– Ее не надо дражнить, – возражала Анюта. – Надо, чтобы все по-ейному было.

Таточка любила поесть. Ее щечки стали тугими и блестящими, как яблочко. Картофельное пюре она называла «ае», «до свидания» произносила «аяне», и все в таком роде.

Мама Таня и папа Сева обожали свою дочку, смотрели на нее блестящими от восторга глазами. Папа звал «кисечка», мама звала «кукуся», и в этих звуках Таточка ловила музыку любви. Ее никогда не наказывали, не ругали и, конечно же, не били, не дай бог.

Таточка подросла. Ее стали фотографировать. На фотографиях торчали два больших глаза, а в глазах как будто горели лампочки. Эти лампочки кто-то зажег. Видимо, тот, кто распоряжается всеми судьбами.

Таточка привыкла к тому, что на нее все и всегда смотрят с восторгом и, встречая новое лицо, ждала новых восторгов и смотрела с улыбкой. Она не предвидела от человеков никаких подвохов. Ото всех исходило только добро, только тепло, каждый готов был протянуть конфетку или цветочек. Мир состоял из доброты и ласки.

Таточка превратилась в подростка.

Решили отправить ее на лето в пионерский лагерь, чтобы привыкала к самостоятельности. В лагере она была на общих основаниях, как все. Никто не восторгался, не делал никаких поблажек. Надо было рано вскакивать, бежать на зарядку. Потом на линейку. Потом на завтрак. Тата была одна из многих. Это оказалось непривычно и совершенно невыносимо.

В родительский день приезжали папа и мама. Привозили фрукты и сладости.

Мама спрашивала:

– Ну как?

– Ласки не хватает, – жаловалась Тата.

Родители уводили ее в лесок на полянку и ласкали, гладили по головке, целовали ручки, плечики, личико. Пополняли недостающую ласку. Потом отводили дочку обратно в лагерь. Она уходила. Головка на тонкой шейке. Родители смотрели ей вслед с чувством вины: сбагрили ребенка, чтобы освободить себя. Отослали на тоску и безвременье.

В лагере были свои радости. Однажды Таточка с подружками отправились погулять, и их застал дождь. Бежали под дождем. И это оказалось весело и волшебно.

Ворвались в палату. Тата шлепнулась на свою кровать, с волос на лицо стекала вода, и вдруг она ощутила приступ счастья.

Казалось бы, что особенного? Убежали от дождя, шлепнулись на свои кровати, капли дождя на лице… Что произошло? А произошло счастье. Откуда оно? Из глубины ее тела. Может быть, из сердца, или из солнечного сплетения, или еще ниже… Но нет. Сверху. Озарение.

– Счастье… – проговорила Тата.

Девчонки посмотрели на нее с недоумением. Не поняли. Ну и не надо. Они – это они. А ее буквально обожгло радостью жизни. В недалеком будущем ее поджидала любовь, и эта любовь сквозь дождь посылала ей свои сигналы.

В семнадцать лет Тата поступила в университет на журналистику.

Папа Сева был недоволен, он считал, что журналистом может стать любой, для этого необязательно учиться. А мама Таня имела свое мнение, говорила:

– Главное – диплом, все равно какой. Для девочки важна не карьера, а семья.

Вокруг Татуси закипели женихи. Лидировал Сашка Пуришкевич – красавец и спортсмен.

К нему все приставали с вопросом:

– За что твой предок убил Распутина?

– Это другой Пуришкевич, – оправдывался Сашка. – Просто однофамилец. Мои предки – поляки, обедневшие дворяне, а тот Пуришкевич – из Бессарабии, монархист и черносотенец.

Сашку оставляли в покое, но ненадолго. Все девчонки мечтали о Сашке, но он выбрал Тату. Красиво ухаживал. Не лез. Приглашал на фортепианные концерты в консерваторию. Скучища порядочная. Тата сидела в кресле, слушала, как седой пианист барабанит по клавишам, и думала о своем. Под музыку хорошо думается.

В перерыве ходили по фойе. Однажды поравнялись с туалетной комнатой. Сашка спросил: «Тебе не надо?» Ей было надо, но почему-то стыдно сознаться. Тата отрицательно помотала головой. Ей казалось, что неприлично исторгать из себя отходы жизнедеятельности. Девочка должна быть как Дюймовочка: жить в цветке, пить росу и никогда не приближаться к унитазу, еще чего…

Однажды Сашка пришел к ней в гости, когда родителей не было дома. Затеял какую-то игру, и Тата случайно попала в кольцо его рук. Они поцеловались. Тата услышала стук его сердца, как молот по наковальне: тук-тук-тук…

В этот момент вернулась мама Таня и увидела их лица в красных пятнах румянца с никаким выражением. Они оба были ошарашены землетрясением внутри их организма.

– Что с вами? – не поняла мама. Потом, конечно, догадалась, но ничего не сказала. А что тут скажешь?

После этого случая стали целоваться постоянно. Поцелуи были долгими, длительными, невозможно отлепиться друг от друга.

Решили пожениться, чтобы не отлепляться. Родители не возражали. Сашка был из хорошей семьи, богатой или не очень – понять нельзя, поскольку предки были обедневшие дворяне, ничего не оставили. В те времена, в середине XX века, все жили примерно одинаково: ели одинаково и одевались тоже одинаково. Ели докторскую колбасу за два двадцать. Одевались в болгарские дубленки. Жили весело. Человек человеку друг. Политикой не заморачивались. Какой смысл? Все равно ничего не изменится. Казалось, что социализм – вечен. Он есть и будет всегда. Доходили слухи об инакомыслии, появилось слово «диссидент», в переводе – «другая идея». Но по мнению Таты, инакомыслие посещало бездельников, а нормальные люди пишут диссертации.

Сашка заканчивал Институт стали, его будущее – НИИ или КБ. Научно-исследовательский институт или конструкторское бюро. Будет инженер-конструктор, сто восемьдесят рублей в месяц, после кандидатской – двести сорок. Однако главная радость – спорт. Ждали весны и лета, потом высаживались в лодки и – вперед! Мышцы пели от радости, плечи и грудь становились бугристые. Майку снимет – Аполлон. Девчонки обмирают. И опять же в здоровом теле – здоровый дух. Зачем выходить на Красную площадь с протестом, когда можно отправиться на соревнование и победить? И стоять на пьедестале.

Тата ценила только любовь. Как Анна Каренина. Она не слезала с Сашкиных колен, пила его энергию.

В это время в квартире работала малярша Валька, меняла обои. Она с завистью смотрела на молодых и говорила маме Тане: «Хорошее время было в войну. Ох я наеблась…»

После войны мужчин не хватало, и хорошее время осталось в прошлом.

Девственность Тата потеряла перед самой свадьбой. В дневное время, когда все были на работе. Действие происходило в родительской постели.

В самый ответственный момент дверь отворилась и вошла малярша с рулонами обоев. Не нарочно и не из любопытства. Просто она закончила коридор и переместилась в спальню.

Тата испугалась и крикнула: «Атас!» Святая минута была поругана. Но ничего. Впереди – море этих святых минут.

Свадьбу справляли дома. В те времена рестораны были не приняты в их инженерских кругах. Дорого.

Запомнился один неприятный момент: мать резко открыла дверь в другую комнату, а за дверью стояла Анюта, и ей попало в бок. Она вся перегнулась от боли, лицо страдальчески скрючилось, и это лицо отпечаталось в памяти Татуси. Татуся успела подумать: дурной знак. Ей стало на секунду грустно, но только на секунду.

Столы были сдвинуты и ломились от еды: гусь с тушеной капустой, треска в пурпурном томате, холодец со звездочками моркови и кружками крутых яиц, салат оливье, селедка под шубой, печеночный паштет, домашние маринады… Ничего особенного, но каждое блюдо – кулинарный шедевр. И эта еда навсегда осталась самой любимой и превосходила любые деликатесы, которые вошли в жизнь вместе с переменой строя.

Диссиденты добились своего. Повалили социализм. Поменяли на капитализм. Возникла благородная красная рыба – семга и форель, парное мясо взамен перемороженного. И все равно Тата предпочитала пролетарскую треску и холестериновый холодец, очень вредный для здоровья.

Столы накрывала мама Таня с верной подругой тетей Тосей. Они корячились и уродовались три дня.

Все гости пришли вовремя, кроме Сашкиных родителей. Сашкина мамаша – королева красоты, наводила марафет и опоздала на два часа.

Голодные гости как волки изнывали возле стола и наполнялись ненавистью к невоспитанным родителям. Когда дверь открылась и пани Ядвига возникла как колонна, с глазами до ушей, действительно очень красивая, образовалась предгрозовая тишина, и мама Таня четко проговорила: «Не уважая других, вы не уважаете себя».