Читать интересную книгу Алеет восток - Савин Влад

Территория, отгороженная проволокой, была разделена на три неравные части. Люди были набиты там, как в загон, под открытым небом — хотя с краю были и навесы от дождя. Первая часть, где посвободнее, и узники там выглядели посытее — беглецы с юга, кто заявили, что образованы, или какой-то профессией владеют — не кули! А также, члены их семей — женщины, тоже тут наличествующие, в таких же бесформенных и одноцветных штанах и блузах, как мужики, только по физиономии и различишь (Кунцевич снова произнес непонятное — вот когда стиль «унисекс» изобрели). Этих людей должны были передать в местную администрацию, в Департамент по трудоустройству — очень скоро их ждет своя койка в бараке, да не в общем, а «система коридорная» (в каких еще и в СССР в городах приличное число населения живет!), и положенный паек по карточкам, и главное, работа, дающая право остаться в маньчжурском раю — ну а через пять лет, по закону, в случае безупречной лояльности и поведения, и гражданство вместо вида на жительство. Во второй части были, кто лишь ожидал решения своей судьбы — ну а в третьей те, кого однозначно ждала депортация: правонарушители, за это лишенные паспортов, или по иным причинам признанные нежелательными элементами, или же те из беглецов с юга, кто солгали о наличии профессии, или же кто был признан «злостным», за оказание сопротивления полиции или попытку скрыться.

И никто из этих людей не имел за собой конкретной вины — «враги и шпионы» содержались не здесь, а в подвалах. Эти лагеря для перемещаемых лиц, получившие у советских товарищей прозвище «дахау», обычно находились где-то за городом, на отшибе, чтоб не мозолить глаза. И бросали туда людей, виноватых лишь в том, что они бежали от голодной смерти — если в Японии, даже в самые последние перед капитуляцией дни, был голод, но порядок, «великолепно организованный голод», как писал Ленин когда-то про совсем другую страну, то в Китае уже сорок лет творился ад анархии и террора, когда жизнь человека стоит дешевле, чем патрон, там приговоренных мотыгами забивают, чтобы боеприпасы не тратить. На севере, в Харбине, все ж хватали лишь врагов, а безработных без профессии пытались организовать в некое подобие «трудармий», это конечно несвобода — но койка, пайка, а главное, жизнь. Здесь же беспаспортных беглецов — которые все без документов, а молодые из глубинки могут даже и не знать, что такое документы! — хватают как преступников, бросают в самый настоящий концлагерь, без всякого суда. Кому-то повезет попасть в первую категорию «общественно полезных», кого-то отберут на сезонные работы, или рекрутами в армию — а прочих же, кто не умрет, вышвырнут обратно. И для гоминьдановской власти они, пытавшиеся бежать к коммунистам, будут считаться мятежниками, и всем отрубят головы, или закопают в землю живыми, или заколют штыками.

На плацу стояло подобие трибуны, рядом был подвешен медный гонг, старший из полицейских ударил в него железной палкой, по всему двору разнесся звон, «слушайте все» — сразу воцарилась тишина.

— Переведи им. Вы пришли сюда, чтобы спастись от войны. Но здесь нет на всех ни еды, ни работы — Маньчжурия мала, Китай большой. Потому, мы возьмем лишь тех, кто нам полезен. Мне нужны те, кто может стать солдатом. Кто хочет, тот пусть выйдет сюда. Тот, кого мы выберем, получит право остаться в Свободной Маньчжурии, как и члены его семьи.

Толпа заволновалась, как море. Вдоль проволоки выстроились стражники с палками, готовые пресечь возможные беспорядки. Открыли калитки в ограде, и на плац потек ручеек желающих. Китайцы даже предпочтительнее манджуров — ведь севернее Стены с тридцать первого года не было ни коммунистов, ни партизан, а был японский порядок, а вот у людей с той стороны вполне могут быть личные счеты с Гоминьданом, и желание вернуться, отомстить. Ну и конечно, при всей закоснелости китайского общества, и в нем есть люди, не склонные считаться с авторитетами, не вписывающиеся в привычный круг — этих берем в первую очередь, при условии их вольнолюбия в меру, совсем неуправляемые нам тоже не нужны.

— Проверим их физические кондиции, силу воли и умение подчиняться. Переведи им — всем лечь! Теперь встать! Снова лечь! Встать! Лечь! Встать!

К замешкавшимся подскакивают полицейские с палками, а кого-то, кто так и остался стоять, вытаскивают и швыряют в «третий круг». Люди падали в пыль, вставали, снова ложились. Им еще повезло, что не было луж.

— Никто не даст нам избавленья, ни бог ни царь и не герой — произнес Мазур — они это еще строем маршируя, будут петь! Эй, куда потащили? Этого, этого и этого — к нам! Видно же, что старались — а что сил не хватило, откормим!

И добавил, обращаясь к Кунцевичу:

— Мы, по настоянию медиков облегчили процедуру. Раньше требовали наше стандартное, десять раз «упал отжался подпрыгнул присел» — и в первой партии у двадцати процентов на медкомиссии нашли шумы в сердце. Начмед нас долго материл и объяснил, что нельзя истощённым людям сразу нагрузку давать, можно «мотор запороть», это ведь не наши кандидаты в осназ, которых из числа как минимум год отслуживших отбирают. Поэтому сейчас проверяем только волю и желание, а физуху будем ставить, когда немного откормим — они ведь многие в жизни досыта не ели. Видите, выдохлись как — а ведь для «бобров» это даже не разминка была бы, а так, тьфу!

Скунс кивнул. Сказал Стругацкому:

— Теперь переведи — выдержавшим, строиться здесь. Членам семей, если такие есть — подойти. Сейчас погрузим и отправим! Переводи — в колонну по четыре, становись! Видишь, старлей, даже этого они не знают. Ничего, откормим, выучим, сделаем из них людей… Ну вот, построились — теперь скажи им, шагом марш!

А когда строй рекрутов уже выползал с плаца в ворота, заметил:

— Что смотришь, товарищ старший лейтенант, словно тебя счас стошнит? С души воротит — так ты водочки хлебни, держи фляжку. Не звери мы — просто, иначе нельзя. Ты вот образованный — арифметике обучен? Тогда считай.

Тут в Маньчжурии, по японской еще переписи, 25 миллионов собственно маньчжур — хотя многие из них успели окитаиться так, что даже язык забыли. Миллиона три японцев, корейцев и русских. И 17 миллионов китайцев — из которых примерно половина, это «гастарбайтеры», даже без семей. С первыми двумя категориями понятно — наш народ, с которым будем работать. А вот с китайцами, сложнее. Кто тут осел капитально, и профессию имеет — с теми тоже все ясно. А неквалифицированных и безработных куда — их ведь мало того, что не прокормить, так еще и горючий материал? Это ведь не выдумка, что «агенты Мао», есть у него такая поганая контора, «шэхуэйбу», ну это как СБ у бандер — пытались тут беспорядки устроить, давить пришлось жестоко, а что делать? Ты ведь политику партии должен знать: социализм нельзя принести на штыках. И мы тут не империю расширяем, а, как сказал товарищ Сталин, помогаем товарищам, выбравшим социалистический путь развития. Но по этому пути они должны пройти сами — как в гимне поётся «Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой», они еще это в строю будут петь, маршируя!

Несправедливо, говоришь, так произвольно определять, кому жить, а кому наоборот? Мне это тоже не нравится, а что делать? Сложить лапки и надеяться, что само образуется? Так ведь не образуется — империалистические хищники не дремлют и нашей слабостью обязательно воспользуются. А в интересах дела вытаскивать тех, кто нам полезен. Знаешь, как на подводной лодке, если в отсеке пожар и есть пострадавшие, помогают тем, кто может встать и бороться за живучесть. Потому что не справимся с огнём — все погибнем, а справимся — сможем помочь и лежачим. Так и здесь — тех, кого мы сейчас вытащили, не просто кормить будем, а учить. Чтобы они, став сильными и умелыми, сами вытянули остальных. С отбором — кто годится в коммунары, «иди к нам, ты нам подходишь», тот в новую жизнь с нами и пойдет.

Спрашиваешь, можно ли палкой к счастью гнать? Блин, а как еще по-иному — уговорами, объяснениями? Если ты точно знаешь, как надо. Какая к чертям демократия может быть на войне? Или когда пожар надо тушить? И враги кругом? Или не враги — тут ведь раньше китайцы маньчжур окитаивали, кто не станет как мы, веру и язык предков забыв, тому жизни не будет — ну а как здесь Гао Ган сел, и своих наверх тянет, тут такие разборки начнутся, если мы отсюда уйдем! И неизвестно еще кто кого, и с каким счетом!

Время сейчас такое — мы, СССР, единственная надежда мирового коммунизма. И помогать должны в первую очередь тем, кто уже с нами в строй встать готов, ну а прочим, как получится! И уж тут ничего не поделать — кому жить, кому умирать. Зато правое дело Ленина-Сталина останется. Когда нас с тобой уже не будет.

Есть еще вопросы, старший лейтенант Стругацкий?

Ли Юншен, рядовой Особого батальона.

Я, Ли Юншен, из уезда Синьсян провинции Хэнань, третий сын почтенного Ли Вэйдуна. Наша семья была крестьянами, но отец сам пытался сдать уездный экзамен, и готовил к этому нас. Чтобы в нашей деревне с почтением говорили, вот идет достойный Ли Вэйдун, у которого трое грамотных сыновей. А если бы кому-то из нас удалось занять место уездного чиновника, наша семья стала бы самой уважаемой в деревне!