Читать интересную книгу Ржавчина от старых якорей - Владислав Крапивин

– Ты пиши, Славушка…

– Обязательно, тетя Шура!

– Может, еще и заедешь когда-нибудь…

– Очень даже может быть!

Признаться, в горле слегка заскребло.

На углу я помахал тете Шуре и быстро свернул к автобусной остановке.

…Поезд очень долго и словно нехотя шел по берегу моря. Волны подкатывали к самым рельсам. Я стоял в тамбуре, смотрел на сверканье тропической природы. Неторопливость поезда была такой, что мне вдруг представилось: вагоны тащит пластмассовый паровозик. Зеленый, вымытый в корыте рассудительным братом девочки по имени Нана. Сам брат сидит на паровозике верхом и, чтобы тот не набирал лишнюю скорость, скребет пятками сандалий по шпалам. Гравий и мелкие ракушки со щелканьем выстреливают из под подошв…

Эта картинка развеселила меня. Но печаль от расставания с тетей Шурой все-таки шевелилась в душе. Впрочем, не сильная печаль. Я думал, что, может быть, и вправду еще не раз побываю в замечательном городе Батуми. А пока меня ждало продолжение путешествия: Тбилиси, Баку, Астрахань. Потом плавание от Астрахани до Казани. Лишь в Казани, окончательно соскучившись по дому, я прервал теплоходный рейс (хотел сперва плыть до Перми), сел на поезд и через полсуток оказался в Свердловске…

С тетей Шурой мы переписывались года два. Поздравляли друг друга с праздниками. Я послал ей свою новую книжку. Потом переписка заглохла. Теперь уже не помню, кто кому не ответил на очередное письмо. То ли я потерял адрес тети Шуры, то ли ее письма затерялись из-за моих частых переездов. То ли… но не хочется думать о грустном.

А в Батуми я больше не был. Никогда. И теперь уж, конечно, не буду. Да и зачем? Тетю Шуру я там уже не разыщу. Мне теперь самому столько лет, сколько ей было тогда…

Конечно, в шестидесятых годах я мог бы не раз добраться до Батуми. Неподалеку от него случалось бывать неоднократно – в Сухуми, в Туапсе. Но это все были суетливые, с нехваткой времени поездки, связанные с ребячьими экскурсиями, с пионерским лагерем «Орленок». Никогда не было нескольких лишних дней…

Можно было добраться до Батуми еще и в том же шестьдесят третьем году. Потому что осенью я снова оказался в Севастополе. Я не мог жить без этого города. Побывать в нем было все равно, что сделать глоток свежего воздуха. В ноябре, получив гонорар за новую книжку, я прилетел в Севастополь. Подумал было: не махнуть ли на теплоходе до Батуми? Однако ноябрьское море кипело штормами, лайнеры в Севастополь не заходили. Да и времени у меня было всего пять дней. Лишь на такой срок отпустила меня редакция, где я работал в ту пору…

Я утешил себя: «Может быть, в будущем году…»

Но будущий год…

В мемуарах позволительно делать отступления от сюжета. Поэтому я сейчас хочу вспомнить (не столько для читателей, сколько для себя), каким плотно набитым событиями был этот удивительный для меня год, 1964-й.

В январе я купил любительскую кинокамеру и тут же начал с друзьями-мальчишками создавать ребячью киностудию.

В феврале меня послали в командировку в Ростов-на-Дону. Погода на юге была слякотная, но ростовские писатели дали мне почитать в рукописи вторую часть повести Леонида Борисова об Александре Грине – «Волшебник из Гель-Гью», и это окупило для меня все неудобства поездки. Кстати, по-моему, эта вторая часть не напечатана до сих пор. По крайней мере, я не слышал об этом. Паустовский любил Грина, любил книгу Л.Борисова и переписывался с ним. Но думаю, что даже он не читал продолжение повести…

В марте я прилетел в Москву. В третьем номере «Пионера» напечатали мой большой рассказ «Капитаны не смотрят назад». Номер был праздничный – журналу исполнилось сорок лет. Я, награжденный юбилейным значком, сразу был принят в дружный редакционный круг. Я стал «московским автором».

В апреле я начал обучать фехтовальным премудростям ребят из своего отчаянного отряда «Братство веселого Роджера» (будущая «Каравелла») и провел первый турнир.

В мае меня занесло в Подмосковье», в город Дмитров, к моему приятелю Лене Бараеву. В Дмитрове у меня была знакомая мальчишечья компания, с ней я бродил по окрестным лесам и учил ребят стрельбе из своего спортивного лука (подбирая заодно материал для повести «Оруженосец Кашка»). Потом махнул в Коктебель, чтобы полюбоваться знаменитым Кара-Дагом, о котором читал у Паустовского. А заодно – побывать в городке Старый Крым, где похоронен Грин. И полюбовался, и побывал… И все это «наматывал» на кинопленку своей крохотной камеры «Экран»…

В июне и в июле были отрядные костры и походы. Бесшабашная дворовая компания все более обретала черты настоящего отряда. А отряд требовал сил, нервов и времени. А еще были всякие поездки по пионерским лагерям («С вами сейчас встретится молодой писатель, чьи книжки есть в нашей библиотеке…»)

В июле пришло сообщение из Москвы, что меня приняли в Союз писателей. Признаться, это прибавило сил. Не каждого принимают в СП в двадцать пять лет. Мальчишки сделали мне картонную медаль и вручили со словами: «Только не зазнавайся и нас не бросай». Я прибил медаль к стенке и ушел с ребятами в поход к Исетскому озеру…

В августе случилось то, к чему шло давно: долгожданная свадьба. Началось устройство семейной жизни. Но очень скоро оно было прервано вызовом в Москву: приезжайте получать писательский билет. Помчался, конечно! И дела-то было всего на двое суток, но… от Москвы до Крыма меньше двух часов полета. А там Севастополь. А в Севастополе я в том году еще не был. И к двум суткам прибавились еще трое… Но для Батуми, конечно, времени опять не нашлось. Я лишь написал тете Шуре про свадьбу и получил от нее поздравление.

Прилетел домой, и радости медового месяца перемешались с житейскими хлопотами. Опыта семейной жизни – никакого. Все постигалось, как говорится, методом проб и ошибок. Решил сделать жене сюрприз: купил и привез в фургоне мебель, чтобы обставить нашу снятую в частном доме комнатку. Жена в слезы: «Ты меня ни во что не ставишь, да? Я думала, мы будем выбирать вместе!» Тьфу ты… Век живи – век учись. (И учусь до сих пор, тридцать седьмой год подряд.)

В октябре навалилась работа по сдаче в печать моей третьей книги. Всякие нелады и путаница с текстами и рисунками, обычная издательская суета…

В начале ноября, в день Октябрьского праздника, в Тюмени умер отчим. Я поехал в Тюмень. Впервые познал грустные хлопоты и тяжкие обряды похоронных дел… Мой сводный братишка очень тяжело переживал смерть отца. Чтобы как-то встряхнуть Олежку, отвлечь от горьких мыслей, я повез его в Москву и в Дмитров. В Москве, в журнале «Пионер», готовилась к печати моя новая повесть…

Да, вот что интересно! Среди всех перечисленных выше дел я еще ходил на работу в редакцию «Уральского следопыта», выполнял там обязанности заведующего литературным отделом. Редактировал рукописи, отвечал на массу писем. Но самое главное – я писал свои книжки. Дома – за обшарпанным старым секретером, в вагонах, в самолетах, в гостиничных номерах и даже у походных костров. Я ухитрился в том году написать свою первую большую повесть – «Та сторона, где ветер», и начать еще две – «Оруженосец Кашка» и «Валькины друзья и паруса». И, видимо, не столь уж они плохи, если переиздаются и теперь , через три с половиной десятка лет…

Сейчас думаю: неужели все это случилось в течение одного года? Но узенькие ленты любительской кинохроники бесстрастно сохранили события до наших дней.

Кстати, следующий, шестьдесят пятый год, был такой же «головокружительный». Но о нем как-нибудь в другой раз. Я бессовестно отвлекся. Ведь задача-то была рассказать о тете Шуре и о Батуми, а не хвастаться успехами и бурной жизнью начинающего литератора.

Кстати, шестьдесят третий год в отличие от последующих, не оставил в моих архивах прочти никаких следов. Куда-то делись дневниковые записи. Нет фотоснимков, хотя щелкал своим «ФЭДом» я тогда постоянно. До недавнего времени я, разбирая старые фотокарточки, натыкался на два снимка: Инга и Альберт на пляже и сцена батумского Дворца пионеров, где размытым пятнышком белеет матроска маленького танцора Миши. Но теперь и этих снимков не нахожу.

А снимок тети Шуры сохранился.

Она стоит рядом со своим домом, на мокром от прошумевшего дождя асфальте, подбоченилась и держится за ствол дерева. С чуть заметной улыбкой. Грузная тетушка в шлепанцах, в мятом ситцевом платье. И все же в ней ощущается чуть заметный намек на прежнюю девичью грацию. Та тень давней молодости, которая у многих женщин сохраняется до конца дней.

Этот снимок (даже не пожелтевший, будто сделанный лишь вчера) – единственная вещественная память о моем длинном путешествии в давнем, шестьдесят третьем году прошлого века. О пестром, сверкающем жидкими солнечными огнями и гудящем ливнями городе Батуми. Там было много всего – ярких тропических цветов, портовой романтики, мимолетных встреч, шумного морского прибоя, гриновской экзотики старых улиц… Но прежде всего Батуми остается в моей памяти городом тети Шуры – старой прачки, с которой мы вели неспешные добрые беседы в приморской таверне «Чорное кофе».