Читать интересную книгу Красный террор глазами очевидцев - Сергей Волков

Одна из сестер проводила их до вокзала. Офицеров усадили в теплушку и действительно куда-то повезли. Куда, где они, никто не знает.

Угаров ввел в Концентрационном лагере беспощадную каторжную систему. Всех заключенных заперли по камерам, где поместили народу втрое больше, чем камеры могли вместить. Это было летом. Стояла июльская жара. В камере было мучительно душно. Но даже в уборную разрешалось выходить не иначе, как с караульным. Заключенных было несколько сот человек, караульных несколько десятков. Им надоело, да они просто не успевали провожать арестованных. Без воздуха, в грязи, лишенные возможности удовлетворять самые необходимые физические потребности, заключенные стали биться в камерах, как звери в клетках. Три дня стон стоял в тюрьме.

К счастью, сменился караул. Пришли кубанцы, которые не пожелали исполнять приказа коменданта. Опять стали выпускать во двор, где, по крайней мере, грудь могла дышать. Но как только раздавался стук угаровского автомобиля, двор сразу пустел. Все разбегались по местам. Камеры запирались, водворялась мертвая тишина, точно все вымирало кругом. Никто не попадался ему на глаза, никто ни о чем его не просил. Он внушал панический страх не только заключенным, но и начальству.

— Он и нас может расстрелять, — говорили сотрудники ЧК.

Портной Угаров, наводивший террор даже на своих коммунистов, торопился с отправкой заложников.

VII. Заложники

С первых дней захвата власти большевики ввели систему заложничества, восстановляя этим древний институт, казалось бы, давно отвергнутый современной моралью и современным правосознанием. Это один из многих воюющих парадоксов коммунистической идеологии, где гордость своей прогрессивностью спокойно уживается с пещерной дикостью и злобой.

Из всех преступлений, которые творятся русскими коммунистами, система заложничества является едва ли не самым грубым надругательством над правом, справедливостью, над человеческой личностью. Простая и неоспоримая мысль, что за преступление должен отвечать тот, кто его совершил, кто к нему причастен, превращается в извращенную круговую поруку. Причем даже нет необходимости доказывать наличность преступления. Совершенно достаточно принадлежности к профессии, к классу, к семье.

Жена, мать, дочь офицера бросаются в тюрьму, расстреливаются. Иногда это происходит потому, что офицер исчез. Есть подозрение, что он перешел к белым. Иногда офицер уже давно убит, а родных все-таки берут в плен, потому что весь офицерский класс держится под подозрением. Берут в заложники священников. Самого патриарха Тихона держат в плену в Кремле, как одного из самых важных заложников. По всей советской России разбросаны такие концентрационные лагеря, где десятки тысяч людей медленно умирают от холода, голода и горя. Каждый раз, когда белые войска наступают, красные, уходя, уводят за собой гражданских пленных. Политически это делается для усиления террора. Практически большевики смотрят на заложников, как на военную добычу, которую можно при случае обменять на деньги или на арестованных большевиков. Если обмен не удается, заложников убивают.

Когда в Киеве большевики увидали, что силы Деникина теснят красных, началась отправка заложников. Первую партию Угаров набрал по своему усмотрению. Никто не знал и не понимал, по каким признакам ставил он свой жестокий приговор: «Вторая категория».

Смертельная тоска охватила заложников. В Киеве за стенами тюрьмы были у них родные и близкие. Сохранялась связь с жизнью, теплилась надежда. Наконец, они знали, что Добровольцы подходят. Там на севере, превращенном волею коммунистов в царство голода и деспотизма, ждали пленников новые издевательства, новые страдания. Им не дали даже проститься с близкими. Вечером состоялся приговор, а утром их отправили на пароход, окружили стражей, которая стреляла в каждого, кто пытался подойти, и отправили дальше.

Всего в первой партии заложников было отправлено 183 человека. Большинство было без средств. Это была мелкая трудовая интеллигенция. Много учащейся молодежи. Офицеры. Поляки из Одессы. Двадцать евреев. Туда же попали несчастные богодуховские мужики. Их тоже революционная воля Угарова обрекла на горькую участь заложников, хотя вряд ли 83-летний харьковский крестьянин мог быть выгодным объектом обмена.

Позже было отправлено еще две партии заложников. Во второй было 27 человек, главным образом богатых людей, крупных помещиков. Были поляки, русские. Один еврей. Среди них был известный в Киеве ксендз Шафранский и секретарь германского консула в Одессе Палас. Их тоже собрали в дорогу так быстро, что с трудом удалось оповестить родных, достать необходимые в дорогу вещи, приготовить на 10 дней пищу, как было приказано комендантом.

Наконец, в третьей партии увезли последних 30 человек. Тут были инженеры, к которым относились более бережливо, так как они были нужны, как специалисты. Щадили также и заложников-немцев, которых рассчитывали обменять на Радека[49]. В этой же последней партии было несколько банковских деятелей. Тут был француз Кампер, студент-медик, захваченный большевиками под Одессой. Французская коммунистическая ячейка, действовавшая в Киеве, добивалась расстрела Кампера, как буржуя. Но его только увезли в Москву. Среди этих людей очутился и 16-летний мальчик Львов. Это была последняя партия. Она была отправлена на пароходе в субботу вечером, а в воскресенье утром в Киев входили Добровольцы.

После отправки первой, самой большой и самой пестрой по составу партии заложников в Киеве, оглушенном, запуганном, безмолвном, все-таки начался какой-то протест. Так как газет, кроме советских, не было, собраний также, то это делалось получастными путями. В городе придавали большое значение волнению в еврейских кругах, которые будто бы имели известное влияние на комиссаров.

Быть может, проснулось у советской власти сознание, что удержаться на одном терроре нельзя. Во всяком случае в связи с этим была назначена особая комиссия. Во главе ее был Мануильский. Это видный большевик, человек интеллигентный, совсем другого склада, чем Авдохин или Сорокин. Деятельным членом комиссии Мануильского был другой старый революционер, журналист, Феликс Кон. Польский еврей, он провел много лет в тюрьме и Сибири. Как тогда говорили, пострадал за свободу. Это не помешало ему на старости лет поддерживать кровавую тиранию советской власти. Хотя сам Кон не большевик, а только социал-демократ-интернационалист[50]. Эти два социалиста, люди, несомненно, образованные, а следовательно, и до конца ответственные за свои поступки, поставили себе великодушную задачу — смягчить ужасы коммунистической инквизиции. Мануильский даже неосторожно обещал пересмотреть все дела Чрезвычайки, хотя в Центральном учреждении в ВУЧК он ни разу не побывал. Да его там и не послушались бы.

Сколько-нибудь серьезных контрреволюционных дел Мануильский не касался. Приказы его часто не исполнялись. Но так измучены, так истерзаны были несчастные, попавшие в ЧК, что они бросились навстречу Мануильскому, смотрели на него, как на избавителя, жаждали его приезда. Для заключенных был праздник, когда к лагерю подъезжал автомобиль Мануильского и Кона, которые вели себя благожелательно и милостиво, не обнаруживая ни малейших признаков не то что стыда, а хотя бы неловкости за свое идейное соучастие в преступлениях товарищей, работавших в ЧК.

Эти 5–6 дней, пока работала комиссия Мануильского, заключенные и их близкие жили в угаре лихорадочных надежд. Несколько человек были освобождены. Двенадцать человек были освобождены по болезни, чего никогда не делалось раньше. Молоденькую девушку-польку, по-видимому поразившую Кона своим детским открытым личиком, старик взял как бы на поруки. Появилась смутная надежда, что заключенным дадут возможность выяснить возводимые на них обвинения, а может быть, и оправдаться.

Это продолжалось только несколько дней. Советская власть быстро оборвала эти надежды, не видя нужды сентиментальничать с военнопленными. Лацис, председатель ЧК, не разрешил исполнять приказы Мануильского. Другой латыш, Петерс, председатель Всероссийской ЧК, назначенный руководителем обороны Киева, еще меньше был склонен к какой бы то ни было гуманности. Мануильский и Кон перестали ездить в тюрьмы, но, вероятно, продолжают свое товарищеское сотрудничество с советской властью.

Эта недолго длившаяся борьба нашла свое отражение в прессе. Лацис напечатал в «Известиях Киевского Совета» ряд статей, где излагал идеологию Чрезвычаек. Было выпущено два номера специального журнала «Красный Меч», посвященного восхвалению красного террора и Чрезвычаек.

VIII. Последние дни

Подходили последние, самые страшные дни господства большевиков над Киевом. Недели за две до прихода Добровольческой Армии[51] привезли в ВУЧК 29 человек судейских. На них смотрели, как на заложников. Относились к ним даже как будто снисходительнее, чем к другим. Давали им свидания. Говорили, что Мануильский, комиссия которого еще существовала, затребовал их списки. Большинство судей были старики, больные. Все были уверены, что положение их лучше, чем других. Пугал только возможный увоз в Москву.