большой палец. Лео закрывает глаза.
Внизу все затихает. Натан выходит из комнаты. Эрнст снова принимается складывать пиджак.
Мими. Мама, давай дальше.
Салли возобновляет чтение. Через какое-то время Хейни возвращается к своему игрушечному пианино.
Ева. Перси, разве ты не можешь найти для Салли какую-нибудь работу в конторе? Например, секретарши.
Перси. В конторе? Редакция даже за уборщицу не готова платить.
Ханна снова играет на пианино. Натан тихо возвращается в комнату. Он не по годам вдумчив. Он проверяет, что у Салли, которая продолжает читать детям, все в порядке, и дотрагивается до нее в ободряющем жесте. То же самое он делает с Лео, затем идет к Людвигу.
Людвиг, Натан и Лео возобновляют свое занятие – теперь уже за столом, с бумагой и карандашом. Они поглощены своим делом. Нелли передает Перси чашку чая, он ее благодарит.
Нелли, сядь. Скажи, что согласна.
Все занялись своими делами. Ева углубилась в фотографии; звуки пианино позволяют Нелли и Перси поговорить так, что их никто не слышит. Нелли берет его за руку и садится рядом.
Нелли. Ах, мой дорогой Перси. Спасибо. Но я тогда никогда больше не увижу маму и папу. Я же не могу оставить их тут, будто я вытянула счастливый билет в лотерее.
Перси. Нет, они будут у тебя на иждивении и поедут с тобой. Вы с Лео станете британцами, из чего следует, что Людвиг и Ева….
Нелли. Я знаю, что, ты считаешь, из этого следует, но они не поедут. И все образуется. Говорят, скоро откроют школы для евреев —
Перси. Нет, будет только хуже —
Нелли. Как может быть хуже? Да, мы, вероятно, окажемся в гетто, как сто лет назад —
Перси. Намного хуже.
Нелли раздражена и отвечает с напором.
Нелли. Ну, у меня уже было хуже. У меня стены вышибало артиллерийским огнем, когда наша австрийская армия начала обстреливать квартиры рабочих и убила отца Лео.
Перси (пауза). Но это хуже.
Бестактность. Нелли возвращается на свое место.
Эрнст. Полюбуйтесь. Вот как английский камердинер складывает пиджак, прежде чем уложить его в саквояж.
Перси. Да? Для меня это новость.
Эрнст. Это то, чему учат в школе для дворецких и камердинеров, которую только что открыли. Ходит слух, что Британское консульство будет пускать евреев работать в качестве прислуги – поскольку собственную забрала армия.
Перси. Но вы не еврей.
Эрнст. Если они будут давать визы, я готов рассмотреть этот вариант.
Ева. Я слышала, что давать будут нобелевским лауреатам.
Эрнст. Нет, домашней прислуге и Зигмунду Фрейду. Ты об этом слышал, Людвиг?
Людвиг. О чем?
Эрнст. У нас больше нет доктора Фрейда.
Людвиг. Что?
Эрнст. Фрейда больше нет…
Людвиг Он умер?
Эрнст. Нет. Он и его семья получили разрешение на выезд в Англию. Я познакомился с одним из его пациентов на курсах дворецких – истерическая агорафобия. Мы вместе сервировали стол. Я, позвольте заметить, с самого начала считал, что Фрейд на правильном пути. Это было ясно по работам художников и писателей. Людвиг! Это, конечно, маловероятно – но ты помнишь картину Климта «Философия»? Тебя тогда втянули в этот скандал, когда ее выставляли в Париже. «Le gout juif», – сказали французы.
Людвиг. Париж я помню хорошо. Я танцевал с девушкой, которая танцевала с Риманом.
Ева. Ты танцевал с матерью девушки, которая танцевала с Риманом.
Эрнст (Перси). Не получилось, но что поделать. Климт сделал три работы для росписи университетского потолка: «Философия», «Медицина» и «Юриспруденция». Навязчивые сны в каждом случае. Секс и смерть. Вульва, черепа, гигантский осьминог, красивые молодые жрицы, все плывет, кружится, переплетается. Скандал! Сам бургомистр, Шон Карл, хотел знать, поддерживает ли министерство культуры искусство, которое добропорядочные австрийцы находят непонятным и оскорбительным. Le goût juif, одним словом. Фрейд не стал вмешиваться. Но видит Бог, там все это уже было. Сон как удовлетворение подавленного желания. Рациональное во власти иррационального. Культура не может искоренить варварство. Последний раз, когда я видел Фрейда, самого глубокого человека из всех, кого я встречал в жизни, я спросил его: «Да, но почему евреи?» Он мне ответил: «Я не знаю, Эрнст. Я не собирался тебя спрашивать, но – почему евреи?»
Гермина. Ты не хочешь развестись с Вильмой, Эрнст?
Эрнст. Развестись с Вильмой? Откуда такая мысль?
Гермина. Тебя никто не осудит. Я не осуждаю Отто. Это был выбор – я или банк.
Салли. Мина!
Мина. Я просто говорю.
Салли. Ну, ты всегда была черствой.
Ханна. Все, хватит вам!
Мими. Что, мама?
Салли возвращается к чтению детской книжки. Белла снова сосет большой палец, зажав в кулаке любимую тряпочку.
Салли. Ты мне дашь ее постирать?
Белла решительно мотает головой.
Мими (торжественно). Не даст. Продолжай, мама.
Салли (читает). «Так что принц погнался за оленем в глубь леса, и никто из его егерей не мог за ним угнаться. Когда опустилась ночь, он оказался один и понял, что сбился с пути…»
Перси. А где эта школа для дворецких?
Эрнст. Дом Радзивиллов, третий этаж.
Нелли. Ты хочешь про это написать?
Перси. Может быть, загляну туда по пути домой.
Эрнст. Вы там увидите, как банкиры и биржевые брокеры в фартуках учатся удерживать на весу подносы, уставленные бокалами.
Перси. Вы должны объяснить Герману. Лучше не будет. Объясните Якобу. Вы должны уехать. Все.
Ева. Мы с Людвигом слишком старые для еще одного переворота в жизни. С тех пор как нацисты ариизировали наш дом, мы, конечно, живем друг у друга на голове, но вы не понимаете, Перси, нам к этому не привыкать.
Перси. Что значит «не привыкать»?
Ева. Когда бабушка Мерц был маленькой, она пешком прошла всю дорогу из-под Киева до Львова, после того как их деревню спалили. Это закончится, и на смену этому придет что-то другое.
Перси немеет от ярости.
Лео. Я математик, дедушка?
Людвиг. Ты можешь в уме сложить все числа от одного до… двадцати?
Лео думает.
Эрнст. Вы не думали о Шанхае, Ева?
Ева. О Шанхае?
Эрнст. Да. Говорят, в Шанхай не нужны виза и разрешение на работу.
Ева. Шанхай??
Эрнст. Туда ходят корабли из Триеста. Можно заказать каюту и подать на транзитную визу.
Ева. Шанхай?? Мне даже их еда не нравится!
Эрнст. Если бы Вильма могла передвигаться, я бы так и поступил.
Перси (сердится). Это какое-то безумие! Каждый месяц тысячи евреев уезжают. Управление еврейской эмиграции пытается избавиться от них как можно скорее. Если бы Швейцария открыла свои границы, Эйхман бы пустил специальные поезда для вас.
Ева. Да, для тех, у кого есть счета в швейцарских банках; они сразу могут ехать, как только все отдадут. Или те, у кого семья за границей, или кто работает на иностранные компании – все они могут ехать, как только заплатят налог на выезд и пошлину на все, чем владеют. Если они могут получить визу, то немцы их выпустят после того, как отберут все до последнего. Но не все хотят играть