Читать интересную книгу Год дракона - Лариса Захарова

Левченко и Сиволодский переглянулись. Неужели найден труп Фролова? Оба боялись, не хотели поверить…

Быков выругался и продолжил спокойнее:

— Тонко сработали, мерзавцы. То ли убийство, то ли нет, думай, как хочешь. У Фролова в крови огромный процент алкоголя с большой примесью веществ, содержащихся в клофелине. И пачка клофелина в кармане. И еще кое-что.

Быков присел на угол стола, раскрыл портфель и выложил на стол мятую записочку и золотые серьги с изумрудом в бриллиантовой осыпи.

— Валя, подними показания. Кто-то говорил, что в день убийства Ламко на ней были похожие серьги. А в записке телефон. Чей, неизвестно. Как только наши службы определят, сразу ко мне. Серьги после опознания тоже отдайте на экспертизу…

Слезы застилали глаза Лены, переполняли их, и глаза все больше и больше краснели. Рыдания Лена сдерживала, только шептала:

— И получается… Я — наводчица. Я, получается, наводчица…

15

Решить-то Вадим Федорович решил. А вот решиться не мог. Для этого, как он понимал, нужно переступить через те устои, на которых зиждилась вся его жизнь. Но… новые времена — новые песни. Не он это выдумал. И не он переиначил в один момент все так, что в наступивших временах оказалось необходимым либо срочно в них вписаться, либо… вылететь за борт, как теперь говорят, за черту бедности. Ведь любому мало-мальски неглупому человеку ясно — начинается имущественное расслоение, следом за ним пойдет социальное. А это процесс акулий. Как говорил Маркс, нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал ради троекратного умножения. Вот и придется действовать по-акульи. С волками жить, по волчьи выть, — и это уже устарело. Волки — нежнейшие родители, а акулы, бывает, собственных чад заглатывают.

Вадим Федорович наивно считал, что вписался в новую жизнь…

Конечно, не случись общественных перемен, он по-прежнему бы ходил в заводоуправление, получал сто восемьдесят рублей, разбирал трудовые споры, в углу садово-ягодного участка, отведенном под фундамент его будущего дома, продолжал бы сажать клубнику и чеснок, считая свою судьбу вполне нормальной, не сетуя, не уходя в бесплодные мечтания. Вадиму Федоровичу легко давалось сведение жизненных обстоятельств и своего «я» под общий знаменатель. Потому что однажды, когда ему было лет эдак тридцать восемь, далось ему свершить для себя нравственное открытие. Вадим Федорович, правда, никогда особенно не интересовался ни богословием, ни православием, хотя и был обязан происхождением бывшему духовному сословию. Да и в церкви Воздвиженский был всего трижды — когда отпевал родителей и еще когда ставил свечку, в надежде на помощь в острой, как ему тогда казалось, ситуации — поступила разнарядка на прием в партию, и Вадим Федорович увидел возможность немного улучшить жизнь свою, карьеру двинуть. Но разнарядка его не коснулась — видимо, все-таки Всевышний узрел неискренность душевного порыва раба своего. Но, наказав, просветил ему разум: Вадим Федорович с неожиданной ясностью понял, что есть христианское смирение. Нет, это не покорность судьбе. Это предельное осознание себя в этом мире. Я таков, каков есть, и таковым должен себя принять, ибо другим не буду. Открытие это избавило Вадима Федоровича от зависти к более удачливым, устранило из души наносные амбиции, суетные сетования на бытие.

Однако всеобщая переоценка ценностей заставила Воздвиженского стать критичнее. Сам удивился, когда почувствовал, что в нем забилась деловая жилка. Какое смирение, когда надо проявлять инициативу, а то опоздаешь. Он исходил из того, что сам умел и знал. Идея родилась. Он пошел в исполком райсовета по месту жительства с очень дельной идеей — открыть юридическую кооперативную консультацию. Никакой маниловщины или амбициозности в своем стремлении Воздвиженский не усматривал. Его желание было искренним, почти бескорыстным. Он думал, что попранный десятилетиями данный человеку от Бога движитель, стремление к лучшей жизни, к богатству, к собственности, действительно заработает и сделает богаче всю страну. Ну, точно так, как это происходит там, где никогда не знали уравниловки, не взрывали соборов и не раскрестьянивали фермеров. В самой же глубине души Вадим Федорович и скорбел, и радовался. Саднило, что вот так или иначе, а вернулись к началу начал. За что ж тогда страдали в страхе поколения? За что оказался на улице его дед с отцовской стороны, настоятель храма в российской глубинке? За что сослали справного крестьянина, отца матери, обозвав кулаком? Костя, сын, уже узнает иное. Так ведь для того и надо работать!

Но в исполкоме Воздвиженского не поняли. Видно, до адвокатских контор еще нужно созреть чиновничьему сознанию. Из кабинета расстроенный отказом Воздвиженский вышел в коридор, куда из другого кабинета вышел другой человек — но весьма довольный, разрешение получивший. Они разговорились. Олег Александрович Арбузов пригласил Вадима Федоровича Воздвиженского на должность юрисконсульта открывающегося производственно-торгового кооператива «Эллада». О чем тогда думал Воздвиженский? Ни о чем. Он радовался. Ему с ходу предложили четыреста пятьдесят рублей. О чем после этого думать? А потом он думал о том, как хорошо и легко работается среди этих на удивление симпатичных и заинтересованных людей…

Первое прозрение наступило, когда обратил внимание на манипуляции сырьем. Получая его согласно договору с госпредприятия, сырье перепродавали в провинцию, провинциальным кооператорам — навар был велик. Раньше это деяние квалифицировалось бы как спекуляция, а теперь стало называться посреднической деятельностью — никакого криминала. Вадим Федорович усек, что на этапе становления, когда самое главное — сделать копейку и пустить ее в оборот, это ерунда. Даже не махинация. Так, взаимопомощь. И стал даже думать, что власти тоже все это понимают и потому не вмешиваются и по рукам не бьют. Но вот время становления прошло, прошли и все этапы роста, утверждения, укрепления, а вот тяга к разного рода фокусам с живой копейкой осталась. Воздвиженский закрыл глаза на это, хотя уже знал, как филигранно Мария Сергеевна и Арбузов надувают фининспекцию, пайщиков, уж не говоря о приглашенных сотрудниках, проще говоря, наемной рабсиле. Но молчал. Не рубить же сук, на котором так уютно устроился. Мысль о том, что можно невзначай пересесть на нары, не приходила. Чем больше Воздвиженский взирал окрест себя, чем больше общался с другими кооператорами, тем меньше верил в печальную перспективу.

Прежде случались с ним грехи. Из милиции, как ни обидно вспоминать, по сути дела, выгнали. Но тут не выгонят. Он ведь знает не мало. Одно беспокоило. Понимал Вадим Федорович, что только в толпе не страшно. А он собирался ступить на путь одиночки. Одиночки уголовника, ни больше и ни меньше. Кодекс-то знал. Но за это падение, мнилось, он должен быть вознагражден.

Дом. Человеку обязательно нужен свой дом. Квартира — это не то, это всего лишь жилплощадь. Ста тысяч будет довольно, и они у Арбузова есть. Так прошли последние колебания, Вадим Федорович решился и начал действовать.

…Вадим Федорович положил в портфель тонкие хирургические перчатки, фотоаппарат и дождался, когда на службе появится Горохов.

Вот так стала понятна психология преступника. И хотя Вадим Федорович, когда входил в чужой подъезд, оглядывался и у него от страха ноги подкашивались, выходил оттуда он уже вполне спокойно. Укажи, куда еще раз вот так зайти — зашел бы. Главное, что не зря. Удалось найти записочку и деньги в конверте. Он их сфотографировал, номера сотенных банкнот — их оказалось пятьдесят штук — переписал. У Вадима Федоровича сложилось убеждение, что и адрес в записочке, и деньги в конверте имеют самое прямое отношение к убийству Ламко. Собственные деньги вместе с чужими адресами не хранят. Долги с курьерами обычно не отправляют. Значит, эти деньги Горохов должен кому-то передать…

Чернов забрал адрес, пообещал узнать, чей он, к концу дня. Деловито добавил:

— Я не успел вам утром сказать, Вадим Федорович. Они убили отца Лены Фроловой. Нагло работают, в открытую. С этого алкоголика взять нечего, а чтобы закрыть дело, милиция, пожалуй, согласится чего доброго с версией ограбления, даже если не удастся доказать причастность соплюхи-швеи… Так что нам надо торопиться.

А вечером Чернов сообщил с улыбкой:

— Это адрес Малышева Кима Анатольевича, бывшего мужа Ламко.

У Воздвиженского отвисла челюсть:

— Неужели он?..

— Очевидно, его хотят подставить. Видимо, версии с ограблением, в котором можно обвинить отца и дочь Фроловых, им мало. Другого объяснения у меня нет. Если бы я сам этим занимался, я, может быть, пошел бы той же дорогой. Кстати, у старика Фролова нашли серьги Галины Алексеевны. Кто их мог подкинуть, убив старика, если не убийца Ламко? Думаю, надо спасать этого парня, Малышева. Надо к нему идти и предупредить его, более того, посоветовать загодя обратиться к Быкову. Пусть Гришку возьмут с поличным, когда он будет подкидывать деньги, Вадим Федорович, лучше вас этого никто не сделает. Малышев вам поверит, у вас внешность… — Чернов поискал слово, — божеская…