Эти мысли промелькнули в моей голове за те несколько секунд, что я висел, держась кончиками пальцев, освещенный фонариком несчастного Смитсона. Если ты когда-нибудь напишешь эту биографию, ты поймешь, что практически невозможно убедить читателя в том, что я в девятилетнем возрасте мог оказаться в подобных обстоятельствах. Конечно же, ты не будешь способен описать меня и таким, каков я сейчас, так как это потребовало бы опыта, находящегося вне пределов твоего понимания.
Итак, еще пару секунд я отчаянно пытался придумать какой-то выход из создавшегося положения, который не включал бы в себя убийство верного своей природе создания. Мои пальцы начинали ослабевать. Из последних сил я дотянулся до сточной трубы и начал спускаться. На полпути я остановился и спросил: «Как чувствует себя миссис Смитсон?» «Плохо, — отрезал он. — Не зевай, я хочу побыстрее оказаться дома». Это только ухудшило мое положение. Как я мог так поступить? Но я был обязан, другого выхода не было. Я уже думал даже о том, чтобы убить себя и таким образом покончить со всей этой неразберихой. Но это было бы настоящим предательством всего, ради чего я должен был жить. Я подумал о том, чтобы сдаться Смитсону и предстать перед законом — но это было бы таким же предательством моих целей. Другого выхода, кроме убийства, не было. Мое ребячество завело меня в ловушку. И все равно это мне не нравилось. Тогда я еще не дорос до того, чтобы принимать любую необходимость без сожалений и чувствовал новый, куда более отчаянный приступ отвращения — того же чувства, что охватило меня годами ранее, когда мне пришлось убить мышь. Помнишь, ту, которую я приручил — но служанка терпеть не могла, когда та бегала по дому.
Так что Смитсон должен был умереть. Он стоял в футе от трубы. Я притворился, что падаю, и прыгнул на него, оттолкнувшись ногами от стены для придания себе дополнительного усилия. Мы оба рухнули на землю. Левой рукой я перехватил фонарик, а правой выхватил мой маленький перочинный нож. Человеческая анатомия не была для меня тайной, и я, навалившись на него всем своим весом, воткнул нож прямо констеблю в сердце. Одним судорожным движением Смитсон отшвырнул меня прочь и замер неподвижно.
Наша потасовка была достаточно шумной, и я услышал, как где-то в доме над нами скрипнула кровать. Мгновение я смотрел в распахнутые глаза Смитсона, на его разинутый рот. Потом выдернул нож — из раны полилась кровь».
Рассказ Джона об этом происшествии ярко продемонстрировал, как мало я знал о его характере в то время.
«Ты, наверное, чувствовал себя ужасно, когда возвращался домой», — заметил я.
«Честно говоря, — ответил он, — нет. Неприятные чувства отступили, когда я принял решение. И я не пошел прямо домой. Сначала я направился к дому Смитсона, планируя убить его жену. Я знал, что она больна раком и очень страдает, а смерть мужа принесет ей только больше боли. Поэтому я решил рискнуть, чтобы избавить ее от мучений. Но когда я подошел до нужного дома, то обнаружил, что в нем светятся окна и туда-сюда ходят люди. У миссис Смитсон, видимо, выдалась тяжелая ночь, так что мне пришлось оставить горемыку в покое. Впрочем, даже это не расстроило меня. Ты можешь подумать, что меня спасала детская невосприимчивость. Возможно, в какой-то мере, это было так, хотя я вполне ясно был способен представить, как страдала бы Пакс, если бы потеряла мужа. На самом же деле меня защищало что-то вроде фатализма. Чему быть, тому не миновать. Я не чувствовал угрызений совести из-за прошлых своих глупостей. Тот «я», который совершал их, был неспособен осознать, насколько глуп он был. Внезапно пробудившийся новый «я» отлично это видел, и собирался искупить свою вину, насколько это было возможно. Но я не чувствовал сожаления или стыда».
На это признание я мог ответить только: «Странный Джон!»
Потом я спросил у него, не мучал ли его страх быть обнаруженным. «Нет, — сказал он. — Я сделал все, что мог. Если бы меня поймали, значит, так тому и быть. Но я выполнял кражи так осторожно, как только возможно: надевал резиновые перчатки и с помощью небольшого приспособления моего собственного изобретения оставлял несколько поддельных отпечатков пальцев. Самым серьезным риском был мой скупщик, и я продал ему добычу за несколько месяцев небольшими порциями».
Глава VI
Множество изобретений
Хотя я в то время и не подозревал, что Джон совершил убийство, я заметил, что он изменился. Он стал менее общительным, в какой-то степени отдалился от своих друзей, — как среди детей, так и среди взрослых, — и вместе с тем стал очень заботливым и даже нежным. Я говорю «в какой-то степени» отдалился, так как, хотя он был менее настроен рассказывать о себе и все чаще стремился к одиночеству, временами он становился необычайно общительным. Он умел, когда желал, быть сочувствующим собеседником, и ему вы готовы поведать все свои тайные надежды и страхи, в которых едва ли могли признаться самим себе. Так, например, однажды я обнаружил, исключительно благодаря влиянию Джона, что нахожусь уже под достаточно сильным влиянием некой молодой особы, походившей на Пакс, и, более того, что до этого момента не желал в этом себе признаваться исключительно из-за странной преданности по отношению к Джону. Истинная сила моей привязанности к нему была даже более поразительна, чем чувства к девушке. Я всегда искренне интересовался судьбой Джона, но не представлял, насколько глубоко в мою душу проникли и сколь прочно ее оплели узы, которыми этот странный ребенок привязал меня к себе.
Моей первой реакцией было яростное и довольно отчаянное сопротивление. Я гордо хвастался перед Джоном этим своим новоявленным чувством — банальным половым влечением, которое он сам же и помог мне обнаружить — и как мог высмеивал мысль о том, что могу психологически зависеть от какого-то ребенка. «Только будь осторожен, — ответил он. — Я не хочу, чтобы из-за меня твоя жизнь пошла насмарку». Было странно вести подобную беседу с ребенком, которому не исполнилось и десяти лет. То, что он знал обо мне больше, чем я сам, тревожило меня. И, несмотря на мои возражения, я понимал, что он прав.
Оглядываясь назад, я начинаю думать, что Джон проявлял такой живой интерес к моему случаю отчасти из любопытства: он мог наблюдать за развитием взаимоотношений, которые для него пока что были недоступны. Отчасти, из-а искренней привязанности ко мне как к близкому человеку. И отчасти — из-за необходимости как можно полнее понять того, кто впоследствии должен был стать одним из исполнителей его планов. То, что он уже тогда предполагал использовать меня в своих целях и ни разу не думал освободить от своего влияния, не вызывает у меня сомнений. Джон хотел, чтобы мой роман с девушкой, похожей на Пакс, развивался своим чередом и получил логическое завершение не только потому, что сочувствовал моим желаниям. Откажись я от нее ради своей преданности, я превратился бы скорее в мстительного, а не в верного раба. Он же, как я полагаю, предпочитал иметь дело с бегающим на свободе дрессированным псом, а не с голодным волком, посаженным на цепь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});