Не менее существенным в эти основополагающие 1985–1986 годы было следующее. Американская сторона никогда не соглашалась дать обещание не использовать первой ядерное оружие в Европе, ссылаясь на то, что СССР превосходит здесь Запад в количестве обычных вооружений. Советская же сторона настаивала на американском обязательстве не применять первой (как и Советский Союз) ядерное оружие на европейском театре.
Глава 3
НА БЕРЕГУ ОЗЕРА ЛЕМАН
Сорок лет моей службы в годы «холодной войны» говорят мне, что наступило время перехитрить русских.
Пол Нитце, 198655Горбачев в июле 1985 года убрал из Политбюро Романова, председателя совета министров Тихонова в сентябре 1985 года, главу московской партийной организации Гришина в феврале 1986 года. Наступила пора человека, выдвинувшего Горбачева на его главенствующий пост, — пора кремлевского долгожителя Андрея Андреевича Громыко. Пик его влияния на советскую внешнюю политику пришелся на 1984 год — это было видно по тому, как Громыко представлял СССР перед американцами в сентябре 1984 и в январе 1985 года. Именно тогда Молотов (поднявший в свое время Громыко на невиданные высоты) был реабилитирован как член КПСС. О Горбачеве Громыко сказал знаменитые слова: «У него мягкая улыбка, но железные зубы».
Ослабление влияния Громыко было ощутимо для американцев в Вене в мае 1985 г. Шульц пишет, что встретил «другого Громыко, человека, чья власть резко сузилась; видимо он уже ощутил укус железных зубов». 3 июля Политбюро переместило Громыко на преимущественно декоративный пост Председателя президиума Верховного Совета СССР. Американцы, думая о новом министре — Эдуарде Шеварднадзе, думали о том, что провинциалы обычно более прагматичны и меньше внимания обращают на идеологию. Добрынин, которого Шульц спрашивал о Шеварднадзе, явно видел в нем неопытного новичка, никогда не занимавшегося внешней политикой.
Шеварднадзе
Американские участники переговоров по разоружению были избалованы, пока весьма обходительный Шеварднадзе занимал свой пост и когда практически каждый спорный вопрос решался таким образом, когда русские уступали 80 %, а американцы — лишь 20 %.
«
Нью-Йорк Таймс», 31 марта 1991 г.Как справедливо полагал Добрынин, «Горбачев знал, что в личном плане он мог полностью рассчитывать на Шеварднадзе. Они были хорошо знакомы и даже дружили, когда были секретарями партийных организаций больших соседних регионов на юге страны. То, что Шеварнадзе не входил в состав кремлевского руководства, также устраивало Горбачева, так как это лишь усиливало личную преданность нового министра Генеральному секретарю. Они быстро сработались в Москве. Вскоре тандем Горбачев — Шеварнадзе стал фактически полностью определять внешнеполитический курс страны, постепенно оттесняя на задний план весь остальной состав Политбюро, коллективное мнение которого уже не очень-то спрашивали. Это особенно ясно было видно в последние годы правления Горбачева, вплоть до ухода Шеварнадзе со своего поста в 1990 году… — Шеварднадзе сыграл в этом свою негативную роль»37.
Государственный секретарь Джордж Шульц заметил, что «в лице Горбачева мы имеем новый тип политика, готового на радикальные перемены… Данное предложение было радикальным прорывом». Еще удивительнее для американской стороны была личность Эдуарда Шеварднадзе. «Рональду Рейгану понравилось рассказывать Эдуарду Шеварднадзе шутки и анекдоты о коммунистах — и Шеварднадзе смеялся. Вот это перемена!»58
По-своему был счастлив и Джордж Шульц. Когда они впервые остались наедине с Шеварднадзе, Шульц сказал, что проблема гражданских прав создает общую атмосферу в американо-советских отношениях. Если Советский Союз не примет новую позицию в гуманитарных вопросах, трудно будет искать удовлетворительные решения в прочих вопросах. «Вместо того, чтобы выразить возмущение или гнев, Шеварднадзе спросил с улыбкой: «Теперь, прибывая в Соединенные Штаты, я должен говорить о безработных и черных?» — «Как вам будет угодно», — ответил я…. Важно было изменение в тоне Шеварднадзе, он стал значительно менее полемичным. Возможно, это было изменение в стиле, но, возможно, это был новый взгляд на проблемы и на себя. На следующий день я слышал о словах одного из советских дипломатов: Шеварднадзе намерен отставить все заранее подготовленные бумаги и говорить с Шульцем неформально. Добрынин просто выходил из себя, стараясь держать Шеварднадзе ближе к своим текстам. Все это вызывало у меня улыбку. Это был хороший знак»59. Для американской стороны.
Шеварднадзе вспоминал об этом эпизоде в мае 1991 г., выступая в Гуверовском институте Стэнфордского университета: «Предполагалась моя твердость, но я — следуя собственной природе — смягчил несколько абзацев в моей речи». В конце речи Шеварднадзе сказал: «На вашей стороне опыт, но на моей стороне — правда». Я помню как Шеварднадзе засмеялся, сказав это. Эти места нашей встречи привлекли особое внимание членов Политбюро. Смеющийся Шеварднадзе: «По этому поводу они говорили мне комплименты. Эта ремарка создала мне репутацию человека, который может быть твердым и кто может найти подходящую фразу»60.
Двойной стандарт создавался на самой вершине советской дипломатии, и смех Шеварднадзе весьма горько обернулся для советской стороны. Словами бывшего посла Анатолия Добрынина: «Начался дренаж советской дипломатии».
Американцы правильно зафиксировали стратегию Шеварднадзе: «Шеварднадзе довел до совершенства свою практику обращения к своим собственным экспертам по контролю над вооружениями; именно они выдвигали свои собственные новые инициативы, которые Шеварднадзе затем лично предлагал американцам. После очевидного очередного прорыва он обращался к Горбачеву за одобрением — и только тогда представлял их официальным военным специалистам — как уже свершившийся факт. Именно потому, что этот гамбит работал так часто и так удачно, высшие круги советских военных ненавидели Шеварднадзе»61.
Именно в этой «смелой» манере, пользуясь тесными отношениями с Горбачевым, Шеварднадзе (он сам рассказывал об этом своим ближайшим помощникам) решил — не в пользу СССР — такие проблемы, как закрытие радара в Красноярске.
2 ноября 1985 г., находясь в самолете, летящем в Москву, государственный секретарь Джордж Шульц читал секретный доклад Центрального разведывательного управления о стране,
58
в которую он направлялся: «Советский Союз никогда не сможет измениться, какими бы ни были внешние или внутренние обстоятельства». Но Шульц уже ощутил новые черты Горбачева и Шеварднадзе, никак не напоминавшие предшествующее поколение. «Я был полон решимости обрушить на них все соображения относительно наступившего «века информатики». Компьютер и технология молниеносных сообщений уже трансформируют мир финансов, производства, политики, научных исследований, дипломатии — фактически всего. Советский Союз безнадежно отстает и будет плестись за всем миром в этой новой эре, если не изменит своей экономической и политической системы. Я сказал Горбачеву: «Оглядитесь вокруг себя. Успешные общества — это открытые общества»62.
Шульц решил поставить в центр дискуссий проблему прав отдельного индивидуума. Закрытое общество не может воспользоваться плодами новой технологии. «Я почувствовал, что эти Советы можно убедить в том, что изолирование своего общества ведет к его отсталости». Далеко не все согласились с Шульцем даже внутри самой американской делегации. Один советолог сказал, что «если американцы «устроят в Кремле школьный класс, нас отбросят назад к нашим собственным принципам, находя наши собственные недостатки в реализации гражданских прав». Заместитель помощника государственного секретаря по европейским делам Марк Палмер возмутился устроенным Шульцем «классом по информатике в Кремле». Палмер полагал, что призывать коммунистов к социальному совершенству нелепо и бессмысленно. Советы будут делать то, что необходимо их обществу, а не то, что диктуют американские пропагандисты. Палмер не знал, что Шульц готов пойти еще дальше, обещая волны прогресса в случае роспуска советских учреждений и идейного перерождения Кремля.
Шульц решил рискнуть в реализации идеи, которую он сам назвал «рискованной». Он был убежден, что поколение Горбачева уже забыло о социальных принципах. О достижениях России в этой сфере. И не ошибся. Он нашел в лице Горбачева внимательного ученика класса, переставшего ценить социальное равенство. И просьба взять с собой диссидента Анатолия Щаранского с супругой не показалась Горбачеву бессмысленной и нелепой.