Читать интересную книгу Игра Первых - Юлия Качалова

Со временем охои вполне обжили утробу Горы. Глаза их, привыкшие к темноте, перестали выносить дневной свет. Им причиняли боль даже рассеянные солнечные лучи, достигавшие кладовых подземных жителей. Лишь свет, стекавший с лепестков Колхоя, не жёг глаза охоев. Жизнь нескольких поколений была озарена сиянием Колхоя, а потом цветок начал вянуть. Своды Священного зала – обширной пещеры, в центре которой в каменной чаше был помещён Колхой, – стали меркнуть и, наконец, погрузились во тьму.

Пять поколений охоев не знали света, а затем раскрыл лепестки новый бутон Колхоя. Этот день стал великим праздником в Доме охоев. Наверное, тогда-то и появились первые Жрецы, хранители цветка, большую часть своей жизни посвящавшие наблюдениям за Колхоем. Но ни молитвы, ни магические ритуалы, ни жертвоприношения не отвратили неизбежного. Через сто лет цветок вновь засох. Нашлись смельчаки, предложившие выйти в Большой мир на поиски нового цветущего покровителя, но Жрец объявил эти мысли святотатством:

– Божественный Колхой решает, когда дать свет, а когда забрать. Смиритесь!

* * *

Для Алзика и его современников рассказы о светящемся цветке были легендой. Хотя, по словам Жреца, время цветения Колхоя приближалось, не очень-то верилось, что это произойдёт в ближайшем будущем. Священный зал оставался холодным и мрачным, а кактус – таким же мёртвым, как и во времена Алзикова прадедушки. Может, Жрецы что-то напутали со сроками, а может, иссякла светоносная сила Колхоя. При этой мысли Алзика охватывала тоска. Он всем сердцем стремился увидеть свет и уже видел его однажды.

Родичи и соплеменники принимали чрезмерную любознательность Алзика чуть ли не за болезнь. Но в конце концов отказались от попыток сдерживать исследовательский пыл маленького упрямца и ограничивались лишь предупреждениями, что рано или поздно он свернёт себе шею. Конечно, они были правы! Подгорный Дом скрывал бездонные колодцы, неразличимые в скользком мраке, и петляющие туннели, хранящие кости заблудившихся. Жуткие твари выползали порой из тёмных углов, а о Хозяине озера Хой-Лор лучше было не поминать вовсе. Подобные обстоятельства могли загасить страсть к путешествиям у кого угодно, только не у Алзика.

Сколько юноша себя помнил, ему хотелось выбраться наружу. Там раскинулся Большой мир, и на что он был похож – никто не мог ответить. Старшие или расписывали ужасы, подсказанные их воображением, или утверждали, что там вообще ничего нет. Лишь пустота, которая заполняется то слепящим огнём, то блаженной тьмой. Когда Алзик подрос, ему запретили касаться этой темы. Он прекратил задавать вопросы, но стал подолгу пропадать, обследуя малоизвестные уголки Дома охоев. И однажды нашёл путь!

В Большом мире было тепло, и воздух так благоухал, что у Алзика закружилась голова. Он уткнулся лицом во что-то мягкое, похожее на сухие водоросли, и тело его сотрясалось от рыданий. Потом слёзы иссякли, но он ещё долго лежал ничком, впитывая звуки и запахи Большого мира. Сухой стебелёк щекотал ему шею, звенел многоголосый стрекочущий хор, что-то ухало вдалеке. Охой перевернулся на спину, положил руки под голову и стал смотреть вверх. Ветерок обдувал его заплаканное лицо, мириады ярких точек искрились ласковым светом. Алзик лежал неподвижно, зачарованный этим зрелищем и запахами земли. Небольшой зверёк подошёл, обнюхал юношу, ткнувшись в щёку мокрым носом, и нехотя удалился. Постепенно сверкающие точки побледнели, небо стало светлеть. В глазах появилось жжение. Алзик долго тёр веки, потом понял, что наступает время слепящего огня и пора возвращаться.

Ощущения, запахи, звуки Большого мира, картина чёрного купола, мерцающего бесчисленными огнями, – всё это навеки запечатлелось в сердце юноши. Может показаться странным, но Алзик больше не повторял вылазок наружу. Ночь, проведённая вне Дома, изменила его. Раньше он действовал, движимый простым любопытством и жаждой увидеть свет. Теперь же впервые попытался осмыслить себя вне Дома охоев, а Дом и соплеменников – вне Большого мира. Это было мучительно. Алзик любил свой подгорный Дом, но Большой мир он тоже полюбил!

* * *

Тем временем Кирхой набирал силу и, надо отдать ему должное, умело завлекал людей. Родичи Алзика никак не могли взять в толк, чего упрямится старый глава Дома, которому давно пора на покой. Почему бы просто не передать свои полномочия этому чудаку Кирхою, так стремящемуся стать Отцом охоев? Кирхой часто заходил к соседям, искренне интересуясь их делами, и те охотно делились с ним своими заботами. Кирхой участливо поддакивал и незаметно переводил разговор на своё.

– Не понимаю, как вы, человек такого ума и проницательности, позволяете этому бездельнику Жрецу морочить себе голову? – восклицал Кирхой. – Вы делитесь с ним пищей, согреваете его пещеру, почитаете его, а за что? За то, что он целыми днями сидит возле сушёной колючки и кормит вас лживыми молитвами? «Яви, Колхой, глазам свой свет, его мы ждали много лет…» Да кому он нужен, свет-то? Может быть, когда глаза наших предков не дружили с темнотой, от света была хоть какая-то польза. Но теперь-то зачем нам свет?

– Колхой издавна чтится как покровитель Дома, – робко возражали охои, напуганные таким святотатством.

– На что годится покровитель, столь же немощный как его Жрец? – пожимал плечами Кирхой. – Он хоть раз проявил свою силу? Разве свет защитит охоев от врагов? Нет! Свет только привлечёт их к нашему Дому. Свет не нужен нам!

Страх, пришедший со скалистого берега о-хайев, оказался более живучим, чем память о светлых днях. Стоило Кирхою упомянуть мистических врагов, как страх мгновенно пробуждался, и за отсутствием реальной угрозы тоже становился мистическим, а значит, неодолимым. В сердцах слушателей речи Кирхоя зарождали сомнение, а некоторым казались чуть ли не откровением. По расписанию Жрецов, день Возрождения света приближался, но всем уже было ясно, что Колхой не осветит их тёмный Дом.

* * *

В канун дня Возрождения света Алзика послали в одну из кладовых, где под открытым небом хранились в стогах сухие водоросли. Охои не опасались вторжения с этой стороны, отвесные стены разлома служили надёжной защитой. Кладовая была излюбленным местом Алзика. Когда проходило время слепящего огня, юноша уединялся там и, любуясь узенькой полоской неба, предавался мечтам о запретном Большом мире. Сейчас рези в глазах не ощущалось, и Алзик, привалившись спиной к стогу, задрал голову кверху. Внезапно послышался нарастающий свист, и охой отпрыгнул в сторону. Прорвав оградительную сеть, в стог вломилось нечто здоровенное.

Немного выждав, Алзик вскарабкался на стог, осторожно подобрался к углублению, оставленному «приветом» из Большого мира, и увидел наполовину утопленную в сухих водорослях человеческую фигуру. Охой подполз ближе, чтобы получше рассмотреть упавшего. Лицо человека покрывали какие-то нити, похожие на мягкие волокна. Алзик немножко помедлил, потом нерешительно протянул руку и убрал их с лица. Кожа, до которой дотронулись его пальцы, оказалась тёплой, гладкой и упругой, а открывшиеся черты почти детскими. Девушка! Совсем молодая, не старше его самого. Алзик смахнул нити со лба незнакомки, отметив, что прикосновение к её лицу удивительно приятно. Если девушка и умерла, то совсем недавно.

«Может, она всё-таки жива?» – подумал охой, продолжая освобождать голову незнакомки от непонятных волокон. Однако дальше лба дело не продвинулось. Невероятное количество длинных нитей намертво приклеилось к коже. Намотав на руку большой их пук, Алзик поднатужился, рванул, и… девушка с криком распахнула глаза.

* * *

Лысый мальчишка испуганно отшатнулся, опять больно дёрнув её за волосы. Синголь пришла в ярость.

– Если у тебя такой способ здороваться, то мне нечем ответить! – воскликнула она. – Зато твои уши вполне доступны!

Симхаэтка попыталась выбросить вперёд правую руку, чтобы ухватить наглеца за ухо, но пронзительная боль заставила её опять вскрикнуть. Да что же все против неё ополчились! Вырванная при падении колючка острыми иглами впилась в кожу ладоней и ткань туники. Дерзкий мальчишка отпустил наконец кудри симхаэтки и кубарем скатился со стога. Закусив губу, Синголь осторожно освободила ладони от игл и в сердцах тряхнула правым рукавом. Колючка полетела вслед мальчишке.

Некоторое время девушка переводила дух, дрожа от боли и негодования, затем, постанывая, принялась вытаскивать иглы из ладоней и ткани. Натянула на лоб съехавший обруч и, готовая сражаться за каждую прядь волос, стала выбираться из стога. Обидчик сидел на коленях внизу, уставившись в одну точку, и раскачивался всем телом. Гнев Синголь мгновенно улетучился.

– Эй! Тебя что, зацепило кактусом?

Мальчишка не шевелился. Когда, охая от боли в исколотых ладонях, Синголь сползла со стога (на всякий случай подальше от замершей фигурки), мальчик обернулся к ней. Парнишка оказался старше, чем думала девушка, наверное, её ровесник, просто низкорослый и щуплый. Одет он был в мешковатую робу, сшитую из множества мелких шкурок и стянутую на поясе плетёным ремешком. Бледная кожа паренька казалась полупрозрачной, волосы отсутствовали не только на голове, но и на лице – ни бровей, ни ресниц. А светлые глаза взирали на Синголь с выражением такого счастья, что симхаэтка обомлела.