Читать интересную книгу Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том I - Николай Василенко

И. И. Шувалов (портрет Виже-Лебрен)

По мере того, как дела Людовика XVI приобретали во Франции все более печальный оборот, роялисты, как известно, все свои надежды на восстановление старого абсолютного строя начинали возлагать на активное вмешательство европейских держав. Как только обнаружилось стремление Национального собрания к широким социальным преобразованиям, французское дворянство, во главе с принцами королевской крови, широкой волной отливает за пределы Франции. «В лице эмиграции, — но словам Сореля, — старый порядок переживал, так сказать, свое падение и произносил над собой беспощадный приговор». Эмиграционные волны достигали, как известно, и владений императрицы Екатерины, которая охотно давала при своем дворе приют французским роялистам, называя себя по отношению к ним «Madame la Ressource». В Петербурге под защитой русского правительства собрался довольно значительный кружок эмигрантов, получивший название «le petit Coblence». В 1791 г. при дворе Екатерины даже появляется особый посланник братьев короля и французских роялистов гр. Эстергази, хотя в Петербурге в это время было еще два французских дипломатических агента: Жене, являвшийся представителем конституционного правительства, и маркиз Бомбаль, представлявший интересы Людовика XVI и придворной партии.

В связи с эмиграционным движением французского дворянства Екатерина писала 4 октября 1790 г. адмиралу Мордвинову: «Без сомнения, бедственно для Франции, что настоящее состояние лишает ее достойных людей. До сего времени блистала она славою, которой озарилась в царствование Людовика XIV. Без сомнения, другие правила приведут за собой другой порядок вещей, до сих пор непредвиденный; но ежели безначалие нынешней Франции сообщится другим государствам Европы, то не мудрено предсказать, что одни турки тем воспользуются, и что тогда им всякое завоевание будет не трудно». По ее мнению, могли еще образумить французов только чума и голод. В кругу близких людей Екатерина иногда изъявляла свое намерение написать большую книгу о происходящих во Франции «нелепостях». Она приходила в восторг от памфлета Берка, который рассматривал все то, что происходило во Франции, как раз с точки зрения эмигрантов и роялистов. Однако Екатерине далеко не все нравилось в образе действия тех лиц, которые, собравшись в Кобленце, мечтали о возвращении к старому дореволюционному режиму. Императрица нередко в беседах со своими приближенными говорила о том, что она предприняла бы на месте Артуа, Конде, Булье и других.

В одном из писем к доктору Циммерману императрица выясняет причины, побудившие ее к вмешательству во французские события. «И делаю предположение, — пишет она, — в чужих делах, между тем как надобно думать только о своих собственных. Но материя обширна и трудно не заняться оною. Дела короля французского касаются до всех государей, и его оскорбленное достоинство требует торжественного восстановления».

И. И. Бецкий (портрет Родена)

Но оказывая покровительство эмигрантам и принимая даже при своем дворе графа Артуа, получившего от нее шпагу с девизом «с Богом, за короля», Екатерина вовсе не хотела принимать непосредственное участие в борьбе с революцией, так как участие России в европейской коалиции не вызывалось ее географическим положением. Екатерина вообще в делах внешней политики чужда была всякой сентиментальности. Европейским дипломатам, желавшим побудить Россию на открытую борьбу с революцией, Екатерина отвечала: «как хотите, но ведь своя рубашка ближе к телу». В одном же из писем к Гримму от 1793 г. она говорит: «Если я и должна вступить в ряды какой-нибудь партии, то уже, конечно, не пойду по пути тех глупостей, в которые меня хотят впутать». Как видно из дневника Храповицкого, она советовала французским принцам действовать единодушно, полагаясь более на собственные силы, нежели на союзные. В конце 1791 г. она оказала им материальную поддержку в размере 500.000 рублей и обещала дать еще столько же «для употребления на восстановление французской монархии и возвращения королевской власти».

Эмигранты давали довольно своеобразное объяснение недостаточно активному вмешательству России во французские дела. Коренную причину этого факта они усматривали в том влиянии, которое имел якобы на русскую императрицу воспитатель великих князей, Лагарп. В глазах французских эмигрантов он, как открытый сторонник разрушительных идей, представлял для их дела величайшую опасность. Все без исключения роялисты не скрывали свою ненависть по отношению к Лагарпу. В Кобленце, в этом главном стане их, многие из эмигрантов прямо выражали русскому послу графу Румянцеву свое удивление по поводу того, что Екатерина не удаляет от своего двора столь опасного приверженца революционных начал. В свите графа Артуа, во время его поездки в Петербург, находился даже некто барон Солль из Золотурна, имевший поручение из Берна, во что бы то ни стало, содействовать удаленно и гибели Лагарпа.

Кн. Е. Р. Дашкова (гравюра Осипова, изд. Мюнстера)

Но дело было, конечно, не в Лагарпе и не в чьем-либо стороннем влиянии, а в практическом и трезвом взгляде русской императрицы на дела внешней политики. Государственный эгоизм, обнаруженный Екатериной с самого вступления ее на престол, никогда не дозволил бы ей бороться за дело, не касающееся ее собственного интереса: это противоречило бы духу и направленно всего ее царствования. Политические интересы России были не на западе, не на Рейне, а на востоке, на Висле и Дунае. Французская революция отвлекала внимание императрицы от Польши, в которой она систематически поддерживала анархию, дававшую ей возможность играть решающую роль в внутренних делах Речи Посполитой.

Поддерживая коалицию только советами и денежными средствами, Екатерина не дала союзным войскам ни единого русского солдата. Всю свою ненависть к революции она выражала в том, что хотела возбудить решительно всех на борьбу с Францией.

А в то время, как европейские державы отправились крестовым походом на безбожных французов, Екатерина в тылу коалиционной армии разрешала в интересах России польский и турецкий вопросы. Знаток европейских отношений в эпоху революции, Альберт Сорель имел поэтому основание сказать: «никто больше Екатерины не способствовал образованию коалиции, но никто также не прилагал больше стараний к ее уничтожению. И, так сказать, помимо своей воли, вовсе того не сознавая, она оказала громадную услугу революции, которую проклинала и падения которой она добивалась». Таким образом, по словам французского историка, Польша поплатилась за Францию.

Наивно полагая, что 20.000 казаков будет вполне достаточно, чтобы очистить путь от Страсбурга до Парижа, Екатерина в этом отношении разделяла ту точку зрения, которая преобладала при венском и берлинском дворах и которая, в конце-концов, привела к неудачному походу коалиционных войск в 1792 году. Императрица была возмущена до глубины души заключением Базельского мира, которым, как известно, завершилась первая борьба европейской коалиции с революционной Францией. Ей казалось непостижимым, каким образом Пруссия могла помириться с «режисидами» и с «извергами человечества». После того, как Голландия подпала под влияние Франции, Екатерина гордо заявила, что она прерывает с ней всякие дипломатические сношения.

Акт в Академии Художеств. (Картина Якоби)

Но поддерживая сношения с теми французами, которых Рамбо называет дерзкими наушниками (audacieux flagorneurs), Екатерина, как мы видели, безжалостно разбивала все их надежды на непосредственное участие русского оружия в борьбе с заразой французской. Тем не менее, есть некоторое основание предполагать, что императрица, накануне своей кончины, мечтала о решительных мерах против «французской пугачевщины».

Гр. Ник. И. Панин (пис. Рослен)

Еще в 1791 году, в письме к Циммерману, она, может быть, имея в виду самое себя, говорила: «Разрушить французское безначалие значит приобрести себе бессмертную славу»… Тот человек, который подавит анархию во Франции, «окажет весьма важную услугу человечеству, которое будет ему за то обязано, потому что он утвердит снова повиновение и благоденствие народов». Русская императрица постоянно предсказывала появление во Франции диктатора; так, еще в феврале 1794 г. она пишет к Гримму: «Если Франция справится со своими бедами, она будет сильнее, чем когда-либо, будет послушна и кротка, как овечка; но для этого нужен человек недюжинный, ловкий, храбрый, опередивший своих современников и даже, быть может, свой век». «Родился ли он или не родился? Придет ли он? — все зависит от того». Если найдется такой человек, «он стопою своей остановит дальнейшее падение, которое прекратится там, где он станет, во Франции, или в ином месте».