Читать интересную книгу Собрание сочинений. Том 1. Странствователь по суше и морям - Егор Петрович Ковалевский

я выкуплю преступления важной услугой России или русским. Поверит ли оно искренности моего раскаяния, если вы сами не верите ей, а если и поверит, то возвратит ли мне за эту плату, слишком для него ничтожную, мою родину. На вас была вся моя надежда! Уже представлялись мне роскошные берега Волги, и мой аул, и моя кибитка, уже виделись мне мои жены, дети: все собрались вокруг меня…» Мугамет говорил восторженно, закрыв глаза и едва переводя дыхание. Чтобы переменить разговор, я обратился к другому киргизу и спросил его, так ли пламенно желает он вернуться на свою родину? Он молчал; я взглянул на него пристальнее, и при слабо мерцающем огоньке увидел крупные слезы на глазах его. Боже правды, неужели это притворство! Неужели это не искреннее, глубокое чувство! Я волновался сомнением. Как бы угадывая мои мысли, Мугамет сказал: «Вы боитесь меня, как ножа: я нож, только не обоюдно острый, и буду полезен в руках того, кто умеет управлять им».

Оставить его на жертву раскаяния, если оно чистосердечно, было бы грешно; ввериться ему, избрать своим вожатым, было бы безрассудно. Между тем, надобно было дать решительный ответ. Я приказал ему приехать в 10-ть часов вечера, для того, прибавил я, чтобы не заметили в караване наших частых сношений. «Прикажете приехать одному, или с товарищами?» – спросил он с покорностью. – «Одному».

Настала ночь нашего отъезда. – Зги не было видно, так темна и буранна была эта ночь: все нам благоприятствовало, а вожатый не являлся.

Приезд Мугамета был замечен сторожившими нас киргизами, но он не мог навлечь на нас их подозрения, потому что Мугамет известен был своими преступлениями против России.

Лошади всегда оставались на ночь у прикола, вокруг кибитки, а потому и это обстоятельство не могло возбудить подозрения; в кибитке казаков, прикрытой небольшим возвышением, не раскладывали огня, чтобы свет его, пробившись в отверстия кошом, не мог открыть поля нашего действия: беспокоило нас несколько то, что Араслан, с батырем Исетом, ночевал в караване, а нам известна была дружеская связь Мугамета с последним. Это обстоятельство, может быть случайное, наводило на него тень подозрения в нашем уме, настроенном к недоверчивости.

Время текло; нетерпение наше возрастало; минуты длились часами. Напрасно выходили мы беспрестанно из кибитки: не слышно было конского топота; вожатые не являлись; только слова «караб-утырь»[11] раздавались протяжно и, не умолкно, вокруг каравана, да кое-где, в кибитке, клики пирующих. «Тебе некуда ехать ночью, – сказал я, обращаясь к Мугамету, – ночуй с нами». Тут впервые закралось в него сомнение. Он знал, что мы послали Мамбета в отряд и, замечая наше нетерпение, думал, не ждем ли мы русского отряда и не хотим ли предать его. «Если черная мысль взволновала тебя, – сказал я, – сотвори молитву, возьми к себе эти заряженные пистолеты и ложись между нами». Эвтимишев успокоился.

Было около полуночи; вдруг передняя кошма зашевелилась, приподнялась, и из-за нее показалось таинственно киргизское лицо, озирающееся кругом: это был Ниаз, сын Утурали, наш вожатый! Мигом все было готово. Оставалось сказать караван-башу и послу о своем отъезде и поручить им некоторые вещи, хотя мы очень сомневались в том, чтобы они были когда-либо доставлены нам; эта мера была, однако, необходима, чтобы показать совершенный произвол нашего отъезда. – Посол Бухарский совершенно одобрил нашу решимость, но только боялся за нас, и умолял меня убедить наше правительство выслать для охранения его отряд, как будто это легко было сделать. Не так было с караван-башем; если бы к нему явилась тень его отца, он не был бы так поражен, как при моем появлении и особенно при известии, о нашем внезапном отъезде! И было от чего прийти в ужас! Что сделают с ним, а пуще с его товарами в хивинской таможне, где он думал окупить весь караван выдачей нас! Теперь все его планы разрушались… Он было попытался поколебать меня, но видя, что все усилия в этом случае были напрасны, унизительно просил забыть о том, что было, уверял в своей беспредельной ко мне покорности, называя себя моим рабом и проч. На все это, я ему шепнул, что если он встанет с постели до утра, не только что заикнется кому сказать о нашем отъезде, то. горе ему! Его стерегут в эту ночь преданные нам люди.

Возвратясь к себе в кибитку, я обратился к Мугамету: «Мы едем! Если твое раскаяние, твоя к нам преданность искренны, ступай с нами и разделяй нашу участь».

– «Когда же мы едем?» – спросил он. – «Сию минуту: лошади оседланы и все готово». – «Куда?» – «Узнаешь после». – «Но у меня плохая лошадь», – возразил он.

– «Падет, дадим заводную». – «А где возьму я пищу?» – «Станем кормить тебя». – «Я ваш душой и телом, – сказал он, простирая ко мне руку, – для вас я оставляю своего товарища, которого люблю как сына, для которого я был отцом. Вы не забудете его, если ваши обстоятельства изменятся к лучшему». – Он позвал киргиза Чеку, который оставался при наших вещах, и поручил ему сказать своему товарищу, чтобы он ждал его, ждал лучших дней в ауле Исета. – Горько плакал Чека, расставаясь с нами: бедный, он предвидел свою участь.

На коня! – фырканье лошадей и мельканье теней на горизонте было замечено сторожившими нас киргизами: они подняли тревогу; надобно было торопиться; шум и суматоха увеличились; сбежались зрители и действователи, но в совершенной темноте не знали куда обратиться, как преградить нам путь. Мы отправились, и на топот коней раздалось несколько выстрелов. Крупной рысью пронеслись мы с версту и, оставив позади себя погоню, крик и проклятия, остановились, чтобы привести в порядок наш отрядец, состоявший из 14-ти человек: каково же было наше поражение, когда, по счету, одного не оказалось. Сначала я думал, что не было Мугамета, но он откликнулся на зов; стали всматриваться в лицо каждого: не было переводчика! – Я послал Мугамета отыскивать его вокруг каравана, и вскоре Мугамет явился с отрицательным ответом. Что было делать? Кинуть его на жертву ожесточенной толпы, не попытавшись даже исторгнуть из нее, было незаконно и невозможно по многим отношениям; ехать назад… Еще раз послал я Мугамета, разведать в караване об участи потерявшегося.

Резкий буран сек нас прямо в лицо. Лошади, испуганные перестрелкой и темнотой ночи, фыркали и рвались; погоня, казалось, попала на наш след, потому что крики ее стали доходить до нас. Вдруг послышался конский топот и, вслед затем, показался всадник: это был переводчик! Испуганная лошадь унесла его, было в сторону: