то… Балерина, как есть, балерина!»
Он внимательно и пристально рассматривал меня своими темно-карими, почти черными, глазами. Взгляд его был пронизывающий, но какой-то притягательный. Сам он сыпал шутками – прибаутками, вперемешку со своими хвалебными о моем лице и фигуре.
Не скажу, что мне это было неприятно, но было как – то неловко от этих его слов. Я стеснялась, щеки мои порозовели, а он все не унимался восхищаться мной. Расспрашивал он и про работу, и про подружек, а вопросом: «Много, однако, женихов, красавица, по тебе сохнет, а?» – вообще вогнал меня в густую краску.
Не принято у нас было рассказывать о своих ухажерах. Своими чувствами делились только с любимой подружкой и это были наши общие с ней тайны, только ее и мои.
Так дядя Коля и нахваливал меня все время, пока я чаевничала с ними за столом. Мама молча улыбалась, но я видела, что и маме, тоже не ловко от его чрезмерного внимания и похвал.
После чая, я надела новое платье, туфли, заплела косы, уложила, приколола их и помчалась к подруге, сказав: «До свидания!» дяде Коле и пообещав маме, что после танцев, сразу приду домой, а не буду «рассиживаться» на лавочке, в нашем проулке, с девчонками и парнями.
На торжественной части награждали передовиков производства, которые ежемесячно выполняли и перевыполняли установленный план. Нашу бригаду наградили грамотой и денежным призом, который получила наша бригадирша Натаха. Мы хлопали громко и от души, каждому выступающему. Настроение было праздничное, все вокруг улыбаются и поздравляют друг друга с наступающими праздниками.
Во время концерта мне стало нехорошо.
Я почувствовала тошноту и легкое головокружение. Я немного потерпела, но уже не могла смотреть концерт и сказала Вале: «Пойдем в туалет, мне что-то плохо. Тошнит очень, голова болит, музыка бьет по ушам, глаза режет».
Мы вышли. Она довела меня до туалетной комнаты на втором этаже, где у меня открылась страшная рвота. Когда закончился очередной приступ, я настолько ослабела, что еле стояла на ногах. Все тело стало словно ватным.
Валюша вначале сделала предположение, что я много натрескалась жирной деревенской сметаны, но когда я ей сказала, что кроме кусочка хлеба и стакана чая я ничего не ела, она опечалилась и задумалась. Глядя на мое бледное лицо и вытирая мне лоб от появившейся холодной испарины, она не знала что делать.
Внизу, в холле, начались танцы. Музыка гремела на весь Дом Культуры. Было шумно, временами слышался смех, все веселились, но мне уже было совсем не до веселья. Меня лихорадило.
«Вот, что, дорогая моя Любочка, пойдем – к а до нас. Мама посмотрит, может быть надо бежать за врачом…Хотя у нее и травы разные есть, она постоянно меня ими лечит».
Я, прикрывая лицо своей косынкой и держась за локоть своей подруги, потихоньку спустилась вниз, в фойе, где во всю гремела музыка и вальсировали пары. Валя, на все настойчивые вопросы от встречных: «А вы куда, девчонки?» – отвечала весело и бойко: «Мы скоро, готовьтесь, придем и вас перепляшем!»
Хорошо, что от Дома Культуры и до их барака было идти не очень далеко. На воздухе мне ставало чуть легче, но головная боль не утихала, а слабость не проходила. Меня трясло, словно начался приступ малярии, которой я переболела еще во время войны, когда мы жили в деревне.
Открыв дверь в комнату, Валя прокричала: «Мама, посмотри, Любе плохо!» На крик, из-за заборки, вышла тетя Дуся. Она внимательно посмотрела на меня, взяла за руку и усадила на стул.
«Ела чего-нибудь?» – спросила она. Я через силу и коротко рассказала ей, что пила чай с деревенским калачом, который привез дядей Коля, тут же обмолвилась как он меня еще нахваливал.
«Эх, девка, сглазил он тебя, этот ваш дядя Коля. Видно худой глаз у него, глазливый он, вот подиковал над тобой и – пожалуйста… Валя, доча, сбегай к Груне, скажи, что у нас Люба ночевать будет. Да не пугай мать то. Скажи, что дома чего забыла, прибёгла, заодно и отпросить зашла подружку. Лечить ее буду. А ты иди. Долго на танцульках не прыгай, сразу домой!»
Валя согласно махнула головой и убежала.
Тетя Дуся налила в миску воды, достала и бросила угольки из печки, перекрещивая воду, стала шептать какой-то заговор или молитву. Потом велела мне снять платье и туфли, помогла мне встать над открытым подполом. Она, шепча и приговаривая, стала омывать мне голову, лицо, руки и ноги этой водой, смахивая ее с меня наотмашь в подполье. Не вытирая, положила на Валину кровать, дала выпить оставшейся водички и закрыла одеялом.
«Спи, девка, утром все будет хорошо» – сказала она мне. Я закрыла глаза и провалилась в сон.
Я не слышала когда пришла Валя, о чем разговаривала с мамой, что ей рассказывала обо мне, о празднике. Я спала. Спала без снов до самого утра.
Услыхав шипение на кухне, я открыла глаза. По запаху я поняла, что тетя Дуся жарила картошку на кухне. Очень захотелось есть, заныло в желудке и появилась во рту слюна. Я вспомнила вчерашний вечер и мое непонятное состояние. Сейчас я чувствовала себя нормально, как всегда. Голова была ясная, тело легкое. Никаких болезненных ощущений вчерашнего вечера не было в помине, словно их не было никогда. Я потянулась и села на кровати. Глубоко вздохнула. Хорошо!
Валюшка спала на кровати матери, видимо они вместе спали на ней в эту ночь. В окно, через щели закрытых шторок, пробивались яркие лучи солнца.
Валюша открыла сонные глаза и спросила: «Ты как, а?» Я улыбнулась Вале и ответила: «Очень хорошо. Как будто и не было ничего…»
– «А я то вчера так испугалась, так испугалась! Ты была такая бледная, а губы синие и я боялась, что не доведу тебя до нас, что упадешь по дороге где, что я делать буду?..» И глядя на меня, она весело рассмеялась.
Услыхав наше перешептывание, за заборку заглянула тетя Дуся: «Вставайте, чирикалки, раз проснулись, – сказала она, – умывайтесь и картошку лопать, пока горячая!»
После завтрака, когда я собралась уходить домой, тетя Дуся сказала: «Ты, Любочка, в глаза то сильно людям не гляди, особо тем, кто тебя нахваливает или ругает. В твои чистые, ясные глазки можно такую вот болезнь вложить и без злобы, а со злобой то еще сильнее. Запомни! Береги себя!».
И трижды перекрестила.
9. «Кореец»
В конце смены ко мне