Читать интересную книгу На Большом Каретном - Фридрих Незнанский

Легонько нажав на клаксон, он заставил Толчеву обратить на него внимание, и, когда она подошла к старенькой «шестерке» Голованова, он распахнул перед ней дверцу.

– Алевтина Викторовна?

– Да. А вы...

Видимо ожидая встретить у дома юного детектива, в лучшем случае – тридцатилетнего самонадеянного супермена, она с приятным удивлением смотрела на плечистого, приятной наружности мужика, который был примерно тех же лет, что и она, и мощные руки которого, лежавшие на баранке, выдавали в нем спокойную внутреннюю силу уверенного в себе человека.

– Всеволод Михайлович Голованов. – Он снизу вверх прищурился на Алевтину и вдруг улыбнулся приятной, располагающей улыбкой. – Для вас, если, конечно, не сочтете это за фамильярность, просто Сева.

Она не могла не ответить ему такой же располагающей улыбкой.

– А я для вас просто Аля. Так меня и Ирина называет. Мы с ней давние подруги.

– В таком случае будем знакомы, и прошу ко мне в салон.

– А разве мы не...

– Надо кое-что обговорить предварительно. На тот случай, если вдруг объявится участковый и начнет тянуть кота за хвост, кто мы такие, откуда взялись да чего здесь нам надо.

– Но ведь мне следователь отдал ключи, под расписку, – пожала плечами Алевтина, видимо не до конца понимая, какое местному участковому дело до мастерской ее мужа, в которой уже никто не живет и не работает.

– Это, конечно, хорошо, что он отдал вам ключи, – вновь улыбнулся Голованов, – и все-таки нам необходимо обговорить кое-какие моменты нашего дальнейшего сотрудничества.

Он открыл правую от себя дверцу и, когда Алевтина умостилась наконец-то на пассажирском сиденье, негромко спросил:

– Вас в этом доме кто-нибудь знает в лицо?

– Меня... в лицо?.. – Задумавшись, она как-то очень по-детски прикусила зубками нижнюю губу. – Думаю, помнят. Когда Юре дали эту квартиру под мастерскую, то было, сами понимаете, много недовольных, особенно из тех, кто желал бы улучшить свои жилищные условия, и, когда я помогала мужу приводить ее в порядок – грязи и хлама с мусором здесь было столько, что пришлось машинами вывозить, – у нас входная дверь от жалобщиков и дэзовских комиссий не закрывалась. Так что, думаю, помнят.

– Это хорошо. В таком случае с вами проблем не будет. Ну а что касается моей личности, ежели вдруг поинтересуется кто, скажете, что я ваш близкий друг и приехал помочь собрать те вещи, которые по праву принадлежат вашим детям. Согласны на подобный расклад?

Она только хмыкнула, да, видимо, пожалела, что это действительно не так.

...Всего лишь две недели прошло, как ушел из жизни хозяин этой мастерской, казалось бы, ничтожный для забвения срок, а жилой дух квартиры уже стал вытесняться ни с чем не сравнимыми запахами заброшенного людьми нежилого помещения, сотканными из запахов пыли и залежалости.

Голованов заметил, как Алевтина сглотнула подступивший в горлу комок и дрогнули руки, когда она расстегивала на утепленной куртке «молнию». Помог ей повесить куртку на вешалку в прихожей и не нашел ничего лучшего, как спросить:

– Вы любили его?

– Да.

Она подняла на него глаза и как-то по-щенячьи тоскливо попросила:

– И... не надо больше об этом. Не надо.

– Простите, – произнес Голованов и первым вошел в просторную, необыкновенно светлую от апрельского солнца комнату, где кем-то уже был наведен более-менее приемлемый порядок, однако засохшие на полу пятна, судя по всему кровь, еще напоминали о происшедшей трагедии.

Следом за ним порог переступила и Алевтина.

– Вы здесь впервые? – спросил Голованов. – Я имею в виду...

– Да, – едва слышно ответила она.

– А прибрался кто?

– Не знаю. Видимо, отец Марии, когда ее вещи забирал. – Она сумела все-таки совладать со своими чувствами, и теперь ее голос звучал совершенно спокойно.

– Тогда оставайтесь здесь, посмотрите, что сейчас можно будет забрать, а что оставить на потом, когда машину закажем, а я пока что по мастерской пройдусь.

Ему менее всего хотелось, чтобы она увидела кровь в комнатах, где разыгралась трагедия, унесшая две человеческие жизни, однако Алевтина оказалась более сильной женщиной, чем мог предполагать Голованов.

– Я бы тоже хотела... с вами.

В ее голосе теперь уже звучали упорно-настойчивые нотки, и он, догадываясь, что отговаривать ее сейчас бесполезно, согласно кивнул:

– Ну что ж, как прикажете.

Чувствуя за своей спиной учащенное дыхание Алевтины, Голованов подошел к одной из дверей, потянул на себя ручку и едва смог удержать рвотный позыв от ударившего в нос устоявшегося тошнотного запаха крови, который бывает только в закупоренных помещениях, куда не проникает свежий воздух. Покосился на невольно охнувшую Алевтину и поразился происшедшей с ней перемене. Бледная как полотно, она застыла на месте, прислонившись к дверному косяку, и остановившимся взглядом смотрела на взъерошенную, побуревшую от крови постель, на которой закончилась жизнь женщины, из-за которой ее дети остались без отца, а она сама...

– Вам плохо?

Она сглотнула слюну, облизала в момент пересохшие губы, хотела, видимо, сказать, что все обойдется, но Голованов уже вел ее к креслу.

– Посидите пока что здесь, можете водички на кухне попить, а я поработаю немного.

Видимо совершенно уничтоженная той страшной картиной, которая открылась перед ней, Алевтина молча кивнула:

– Да, конечно... Я... я на кухне...

– Может, все-таки вам помочь?

– Нет, спасибо. Я сама.

Шаркающей, почти старческой походкой она прошла на кухню, и только после этого Голованов снова вернулся в комнату, в которой стоял все еще новенький, но уже заляпанный кровью спальный гарнитур. Теперь уже вряд ли кто еще согласится спать на этой кровати, если только местные бомжи не утянут ее в свое лежбище.

Загодя изучив протокол места происшествия и акты экспертиз, Голованов мысленно представил себе, что могло произойти здесь, в этой уютной, словно гнездышко, спальне, две недели назад, и даже содрогнулся невольно. Повидавший за свою жизнь немало смертей и познавший приторно-сладковатый вкус и запах крови, он в то же время не мог представить себе, как можно было стрелять из ружья в женщину, тем более совершенно обнаженную и беззащитную, и от этого вдруг почувствовал откровенную неприязнь к хозяину этой мастерской.

И в то же время... Жена Турецкого, знавшая Толчева не один год, и Алевтина упрямо настаивают на том, что Толчев не мог стрелять в Марию. Алевтина даже говорила, что «Юра даже не ударил ее ни разу». Правда, со слов все того же Толчева, которого она все еще продолжала любить.

Хорошо зная по личному опыту, что предубеждение к человеку ни к чему хорошему не приведет, Голованов попытался уже более спокойно и обстоятельно восстановить картинку разыгравшейся здесь трагедии. И если отбросить чисто женские сопли-вопли, что Толчев не мог стрелять в женщину...

...Видимо почувствовавший, что его молоденькая женушка не будет скучать одна в супружеской постели, он раньше времени вернулся в Москву, вошел в прихожую, в которой, видимо, горел свет, и, услышав из спальни голоса, а может быть и стоны, загнал два патрона в стволы и, уже не в силах сдерживать свою боль, подошел к закрытой двери. Рванул ее на себя и...

Она, видимо, завизжала в страхе, прикрывая простынкой обнаженное тело, а он, ее любовник... Впрочем, о свидетеле этой трагедии Голованов пока что старался не думать.

Толчев вскинул ружье и спустил курки. После чего...

Судя по всему, оцепеневший до этого любовник бросился на Толчева, схватился руками за ствол, и они сцепились, каждый пытаясь вырвать его и нанося друг другу удары. Ногами, свободной рукой, возможно даже – головой.

Да, все это было, видимо, так, но...

Что-то во всем этом было не то, и Голованов попытался представить себя на месте любовника Марии. Однако из этого ничего толкового не получилось, и он с силой потер лоб.

Во всей этой мысленно нарисованной картине просматривалась какая-то неточность, возможно даже – фальшь, и он наконец-то понял, в чем здесь причина.

Вернувшись домой и услышав голоса из спальни, Толчев зарядил два ствола – два! – выходит, он хотел завалить обоих, но почему тогда оба заряда достались его жене?

Сорвался палец, и он одновременно нажал два курка?

Возможно.

Но почему в таком случае он позволил любовнику жены броситься на него, если в его руках все еще оставалось ружье и он мог прикладом размозжить ему голову?

Почему позволил ему не только выскользнуть из мастерской, но и дать возможность и время одеться?

И почему?..

Вопросов было более чем предостаточно, однако правильный ответ был только один, причем дать eго мог только любовник Марии, сбежавший с места преступления. И Голованов, еще раз окинув взглядом тошнотную картину залитого кровью спального ложа и невольно представив себе, в каком состоянии должен был находиться тот, третий, когда громыхнули оба ствола двенадцатого калибра, только покачал головой и вышел из спальни.