– Мой повелитель, о чем вы задумались? – прервал его тягостные раздумья подобострастный голос Ажея.
Ардалион очнулся и вперился невидящим взором в прелестный пейзаж, который открывался перед мчавшимися во весь упор всадниками. Шестым чувством он осознавал, что совсем недавно здесь пронеслась кавалькада, но влияние защитного пояса начинало сказываться и на обостренном чутье эльфа, поэтому сказать, были ли среди них маги, он не решался. Ардалион совсем было собрался проигнорировать вопрос Ажея, как он нередко делал в последнее время. У следопыта делалось все более глубоким чувство неприятия его молодым спутником. Подчас с тоскливым недоумением Ардалион осознавал, что Ажей напоминает его самого в период полного подчинения королевской власти. Это пугало эльфа, поскольку в личности Ажея как в кривом зеркале все недостатки следопыта принимали воистину трагикомический образ. Верность долгу у него преобразовалась в обожествление своего начальника, возведение Ардалиона в статус идола, убежденность в собственной правоте достигла предела и не приемлемо инакомыслия. Ну а известная холодность и отстраненность эльфов от мирской суеты перешли у него в полное безразличие к судьбам и жизням других людей. Следопыт первое время пытался привить мальчику сострадание и милосердие, но в ответ получал насмешливый и циничный отклик в сердце Ажея. Наконец эльф бросил свои попытки отогреть застывшую в ненависти и презрении душу юноши и смирился с недостатками своего протеже, стараясь смягчить проявления садистского нрава мальчика для окружающих. Переделать натуру Ажея было так же невозможно, как и объяснить значение белого цвета для слепого, и Ардалион утешал себя этой мыслью в минуты молчаливых раздумий.
– Ажей, ты когда-нибудь задумывался о том, что любое мыслящее существо обязано отдавать отчет в своих действиях, и в дилемме между чувством долга и преступлением должна выигрывать лишь любовь к ближнему, – спросил Ардалион, почти не веря в то, что юноша сочтет возможным возразить ему. Но молодой спутник эльфа не замедлил с ответом.
– Орудие не может творить добро или зло, его обязанность – служение господину, и это благостное дело, – Ажей произнес донное утверждение с таким внутренним превосходством, что следопыт понял: переубеждать его – все равно, как если бы стучаться головой в глухую стену. Но для полного очищения своих подозрений Ардалион переспросил:
– А если я прикажу тебе убить сотню невинных людей, в то время, как настоящий виновник моего недовольства сидит рядом и готовит новые козни против меня – как ты поступишь?
– Убью преступника и тех людей, которые виновны в навлечении на себя вашего подозрения, – спокойно проговорил Ажей и резко натянул поводья, – Простите, сударь, но я узнаю позже имена тех, кого вы приговорили, а сейчас нам пора спешиться и начать поиски друидского круга.
Ардалион целую минуту боролся с непонятно откуда взявшимся желанием бросить все: оставить своего спутника на растерзание чудовищным страстям, плюнуть на королевский приказ и ускакать в неизвестность. В его сердце вдруг зародилась тягучая безрадостная мелодия, которая заунывно повторяла один и тот же мотив. "Ты один", – шептали дубы над головой. "Ты никому не нужен", – долетал свист ветра. "Твоя жизнь прошла впустую", – вторило безразличное мрачное небо, которому нет никакого дела до грешной и безрассудной земли. Ардалион покачнулся и схватился руками за голову в неумном и глупом желании заглушить внезапную музыку. А что насчет доблестного спутника нашего героя? О, Ажею были неведомы страдания следопыта. Он витал в облаках своих мечтаний и грез, в воспаленном воображении юноши представали самые страшные кровавые сцены, которые приводили его в сладострастную дрожь. "Да, – шептала природа вокруг, – Ты победитель, ты идеал настоящего мужчины. Иди к своей цели, и она оправдает все слезы и кровь, льющиеся по твоей вине. Победителей не судят, милорд". Ажей был счастлив, вера в удачу переполняла его душу, перламутровыми бликами росла его уверенность в завтрашнем дне, но… Стоило ему протянуть руку за спелым яблоком успеха, как все кончилось. Спутники недоуменно переглянулись. Они только что прожили целую жизнь. Ардалион – полную страданий и одиночества, а Ажей почувствовал себя любимцем богов. Но теперь эльфы стояли на лесной полузаросшей тропинке, окруженной строгими рядами старых замшелых дубов. Кони испуганно жались к обочине, настороженно поводя ушами и судорожно всхрапывая при дуновении ветра.
– Забавно, – проговорил Ардалион, прерывая затянувшееся молчание, – Неужели атланты испытали то же, следуя этим путем.
– Кто знает, – протянул Ажей с мечтательными нотками в голосе, – Но, кажется, нам сюда, сударь.
– А кони? – осадил следопыт чересчур ретивого спутника, – Они не пройдут среди стволов лесных великанов.
– Привяжем их у обочины, – отмахнулся юноша от проблемы, – Вряд ли здесь водятся хищные звери.
– В лесу есть враг пострашнее всякого животного – страх, – пробурчал про себя эльф, крепко привязывая жеребца к стволу молодой березы, неведомо как затесавшейся в общество дубов.
Эльфы блуждали по лесу долго. Перепрыгивая через огромные узловатые корни деревьев, отростками впивавшихся в сырую влажную землю, Ардалион молча слушал рассказ захлебывающегося в эмоциях Ажея. Ему было нечем поделиться со своим напарником. Как можно передать крик одиночества птицы, затерявшейся в бездонном ночном небе среди костров миллиардов звезд? Описать в двух словах унылое очарование поздней осени, когда весь мир окутан плотным серым туманом, сквозь пелену которого едва намечаются очертания предметов. Разве сумеет романтик объяснить глубокому скептику зов дороги, который наполняет его мироощущение. Путнику не надо ни о чем волноваться, потому что его цель – достичь конца дороги, а это по определению невозможно.
– Сир, вы не слушаете меня! – в голубых глазах Ажея полыхнула молния гнева.
– Прости, мой мальчик, но мы пришли.
Эльфы и в самом деле остановились на краю поляны, поверхность которой была неправдоподобно гладкой, словно отполированной временем. Где-то высоко над ними плыли белые барашки облаков, окаймляющие плешь леса деревья задушевно шептались друг с другом, плотно переплетаясь ветвями, а напротив путников стоял древний старик. Он стоял так неподвижно, что поначалу Ардалион принял его за искусное каменное изваяние, но, приглядевшись, заметил, как слегка колыхаются седые спутанные волосы. Из-под колючих густых бровей на эльфов хитро и беззлобно взглянули острые иголки его зрачков. Длинная окладистая борода спускалась ниже пояса. Одето неожиданное видение было в грязную мешковатую робу, перехваченную на поясе ловко сплетенной веревкой из коры дерева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});