Читать интересную книгу Поцелуй смерти - Лорел Гамильтон

– Обычно ты не обращаешься ко мне, пока не закончишь работу. Что случилось?

Наш роман длится достаточно долго, чтобы он понимал: на работе я – маршал, и ничья не подруга. У других мужчин бывают проблемы с таким разделением ролей, у него – нет. Жан-Клод отлично понимает, как можно делить на отсеки свою жизнь, эмоции, друзей и любимых. Вампиры, успешно выживающие сотни лет, отлично это умеют – иначе бы можно было сойти с ума. Невозможно слишком сильно задумываться о плохом, потому что через несколько жизней его накапливается слишком много. У меня за одну жизнь уже набралось столько, что без деления на отсеки никак. Что было бы лет за шестьсот – даже вообразить не берусь.

Я рассказала как можно короче и добавила:

– Ты про такую фигню слышал что-нибудь когда-нибудь?

– Не точно такую же.

– В общем, это значит «да»?

– До меня доходили слухи о недовольстве самой идеей, что в Америке будет правящий совет всех вампиров. Существуют опасения, что старые члены совета, оставшиеся в живых, просто перенесут сюда лавочку и будут править, как правили раньше. Предотвращение такого развития событий было одной из главных причин, по которым большинство одобрило создание мной американского Совета вампиров. Мне и здешним вампирам доверяют больше, чем старым мастерам Европы.

– Я достаточно знала старый Совет, чтобы с этим согласиться.

– Я не слыхал, чтобы какие-то вампиры действительно рассматривали возможность существовать вообще без мастера. О таком могут мечтать лишь самые юные среди нас.

– Те вампиры, что здесь, они да, юны. Ни одного старше ста, большинство между пятьюдесятью и двадцатью, и есть еще десять и моложе.

– И все они американцы?

Я постаралась припомнить:

– По-моему, да.

– Американцы – и живые, и нежить, – публика особенная. Свой идеал свободы они ценят выше всего того, о чем мечтали бы все остальные из нас.

– Страна у нас молодая.

– Да. В иные времена и эпохи Америка ширилась бы и строила империю, но вы слишком поздно повзрослели. Мировые лидеры и военные ни за что бы сейчас не допустили таких завоеваний.

– А неплохо бы начать оставлять себе немножко тех территорий и ресурсов, за которые гибнут наши солдаты.

– Ma petite, ты тайная империалистка?

– Просто надоело смотреть по телевизору, как погибают наши парни и девчонки, ничего за это не получая, кроме мешков для трупов.

– Свободу и благодарность тех людей, которым вы помогаете, – сказал он очень мягко.

Я засмеялась:

– Ага, они так благодарны, что все время пытаются нас взорвать.

– Что ж, Америка становится взрослой в необычный момент истории, с этим я согласен.

– В общем, эти ребята готовы лучше умереть, чем рисковать быть связанными с тобой обетом крови. Но я настолько хорошо их чувствую, будто они и так принадлежат нашей линии крови.

– Интересно и неожиданно. Ты уверена, что они к ней не принадлежат?

Я сделала глубокий вдох, выдохнула, сосредоточилась и попыталась на эту тему подумать, ощутить то, что ощущала. И открыла Жан-Клоду это ощущение, чтобы он чувствовал вместе со мной. Перестала говорить, раскрывшись, чтобы он мог взять это ощущение прямо из моего разума.

– Я подумаю об этом.

Он чуть отодвинулся, слегка приподнял щиты.

– Ты о чем-то подумал, что мне должно не понравиться?

– У меня есть одна мысль, только и всего. Я хочу ее обдумать и спросить мнения некоторых старших, которым я больше всего доверяю, перед тем, как поделиться ею с тобой.

– Когда-то ты мне просто соврал бы.

– Когда-то, ma petite, ты бы не заметила, что я от тебя что-то скрываю.

– Я тебя знаю, – сказала я.

– Мы знаем друг друга, – ответил он. – Доверишь ли ты мне, чтобы я сохранил эту мысль про себя, пока не сочту, что готов ею с тобой поделиться?

– Я бы предпочла знать.

– Доверишь ли ты мне?

– Да, – вздохнула я. Но про себя подумала: «Я хочу знать» и снова оказалась у него в голове. Он меня осторожно отодвинул.

Мой наблюдательный пункт переместился и оказался не в самой его голове, а перед Жан-Клодом, чуть выше. Так бывало при этом дистанционном наблюдении, пока я с ним не освоилась, но сейчас это Жан-Клод меня чуть оттолкнул.

И улыбнулся мне – глаза кобальтовой синевы, такой истинной темной синевы, какой я ни у кого другого не видела. Глаза, потом черные кудри, рассыпавшиеся поверх поблескивающего красивого торса, крестообразный маленький шрам на груди, гладкий бугорок под пальцами. Как только я вспомнила физическое ощущение, сразу оказалась ближе, как при наезде камеры.

На этот раз он отодвинул меня более решительно, и уже не улыбался, на меня глядя. Я знала, что он видит меня в этом темном переулке, как и я видела его элегантный кабинет.

– Ты сказала, что мне веришь.

– Я верю.

– И все-таки напираешь, все-таки ищешь, где край.

Я пожала плечами:

– Прости, я не нарочно.

– Не нарочно, но все-таки ты это делаешь, ma petite.

Я снова пожала плечами:

– Нельзя же осудить человека за попытку?

– Можно, – ответил он. – Je t’aime, ma petite.

– И я тебя люблю, Жан-Клод.

Он закрыл между нами связь, крепко и плотно прикрыл свою метафизическую дверь. Он о чем-то подумал, и если бы я настаивала, мог бы мне сказать. Но я усвоила, что когда Жан-Клод мне говорит, что лучше мне чего-то не знать, обычно он оказывается прав. Неведение – не блаженство, но и знание – тоже не оно. Иногда, бывает, знаешь больше, но это не делает тебя счастливее.

Я услышала кого-то за собой, обернулась и увидела у входа в переулок Зебровски.

– Он в новостях увидел?

– Что? – спросила я.

– Тела.

Я заморгала, стараясь полностью вернуться в собственную голову, в собственное тело. Кончиками пальцев уперлась в холодные шершавые кирпичи, и это помогло.

– Ты как? – спросил он.

– Нормально, – ответила я.

– Я тоже Кэти позвонил.

– Она видела новости?

– Нет, но дети видели.

Я скорчила сочувственную гримасу.

– Сочувствую, Зебровски. Нелегко это.

– По телевизору показывают все тела под простынями, заляпанными чем есть, и говорят, что убиты двое полицейских, но их имена не оглашаются до тех пор, пока не известят родственников. Это, конечно, превосходно, но остальные родственники с ума сходят.

Я подумала над его словами, но почти все мои «бойфренды» могут почувствовать, что я жива. Или они почувствовали бы, если бы я погибла. Но я изо всех сил ставила щиты, чтобы они не лезли мне в голову. Я недвусмысленно объяснила, что все они должны держаться от моей головы подальше, когда я работаю на месте преступления. И изо всех сил старалась не делиться с ними данными идущего следствия. Это очень непросто для нас – иметь тайны друг от друга, но это необходимо. Не только ради конфиденциальности полицейской работы, но еще и чтобы они не видели тех ужасов, что вижу на работе я. Мне не хочется и не нужно делиться этим аспектом моей работы. Иногда, когда у меня бывают кошмары, они эти ужасы замечают мельком, если мы спим рядом. И когда я работаю над каким-нибудь по-настоящему жутким случаем, некоторые мои любовники предпочитают спать отдельно. Я их не виню, хотя поймала себя на том, что бойскаутские очки им за это снимаются. Предпочитаю тех, кто может принять меня целиком, а не по частям.

Так надо мне звонить домой? Наверное. Вот черт!

– Что это ты так нахмурилась? – спросил Зебровски.

– Я сообщила Жан-Клоду, но не сказала ему, чтобы информировал остальных.

– А это не автоматом?

– Не обязательно. Старые вампиры вообще не очень охотно делятся информацией.

– Тебе надо поговорить с этими вампирами прямо сейчас. Если хочешь звонить кому-то из своих ребят, то побыстрее.

– Спасибо, Зебровски.

– Ага, только на этот раз ты уж выбери того, кто наверняка расскажет остальным.

– Значит, Мика, – ответила я, уже выуживая телефон.

– Привет от меня мистеру Каллахану.

– Непременно.

– Ты до сих пор телефон не доставала.

Я посмотрела на телефон, как будто он только что в руке появился. Смутно поняла, что Зебровски предполагал, будто я уже по нему говорила. Я не сообразила: тот факт, что телефон достала только сейчас, можно было скрыть.

Он замотал головой, помахал рукой:

– Мне не надо знать. Потому что, если бы я знал, что ты можешь говорить с Жан-Клодом без телефона, это как-то нарушило бы неприкосновенность места преступления. Но сейчас уж давай по телефону, ладно?

Я кивнула, держа телефон в руке.

– Как прикажешь.

Номер Мики я выбрала из списка избранных, телефон сам его набрал. Мика – леопард-оборотень, а не вампир, а оборотни мыслят более современно. Можно бы подумать, что должно быть иначе, но вот так. Вампиры не люди и не животные, они – вампиры. И как бы ни любила я Жан-Клода, я знала, что это правда.

Глава восьмая

Рингтон у Мики был – «Поступь бездомного кота» из репертуара «Stray Cats». Натэниел поставил эту мелодию на него, когда расставлял персональные рингтоны по записной книжке на моем новом телефоне. Не то чтобы этот Мике подходил идеально, но ничего лучше я пока не нашла, так что оставила.