Читать интересную книгу Очередь - Ольга Грушина

Хрупкие январские дни — сплошное солнце и лед — вскоре помрачнели, сжались и убывающей серой вереницей потянулись к февралю. Как только Сергея отпускали из театра, он набрасывал пальто на плечи и, слишком торопясь, чтобы просунуть руки в рукава, бежал городскими улицами, а пальто скакало следом. День за днем он обнаруживал, что киоск заколочен, а пустынный переулок едва освещен лиловатым уличным фонарем. Тяжело дыша, Сергей ковылял к окошку, раз-другой обходил киоск и пытался заглянуть внутрь, чтобы определить, продавались ли днем билеты. Длину дневной очереди он теперь измерял на глаз, по состоянию тротуара: на дальних подступах асфальт сковывала твердая белая корка льда; по мере приближения к цели тротуар покрывался черными пятнами, а потом и вовсе обнажался, истоптанный десятками ног. Земля щетинилась сигаретными окурками; у него на глазах они за неделю-другую уверенно покорили ближайшие сугробы.

Когда их россыпь наконец переползла на тротуар, протянулась вдоль всего квартала и свернула за угол, Сергей оставил всякую надежду купить билет и стал ходить домой напрямик. Однажды вечером, увязая в снегу и стараясь не угодить в собачье дерьмо, он мельком увидел полноватую женщину с тяжелыми сумками, которая медленно, с трудом брела сквозь снегопад. На мгновение заколебавшись, он все же решил ее догнать.

— Эй! — окликнул он. — Давай помогу.

— Ох. — У нее вырвался короткий смешок. — Вот спасибо тебе, Сережа. Сегодня тетрадок просто горы.

Какое-то время они шли молча. Влажный снег залеплял ему глаза, попадал в рот.

— Как у тебя только сил хватает, — сказал он наконец. — Выстаивать каждый день в этой очереди.

— Приспособилась как-то. Сразу после уроков — сюда, еще засветло. Беспокоюсь, конечно: вдруг билеты завезут с самого утра, но в марте у меня планируется два утренних «окна». Правда, к тому времени продажа закончится — очередей на два месяца не бывает, но мало ли что. Эмилия Христиановна тоже стоит, мы с ней хотим скооперироваться, чтобы друг друга подменять.

— Да, это разумно, — ответил он, пропуская ее слова мимо ушей. — Послушай, Аня, у меня к тебе разговор, но дома не было возможности.

Она неуверенно улыбнулась.

— Почему же, мы ведь каждый вечер вместе ужинаем.

— Ну да, — пробормотал он. — Значит, просто забывал. Так или иначе, понимаешь, я хотел достать билет для себя, ну то есть чтобы мне самому пойти на этот концерт, но с моим новым графиком в киоск не поспеть, вот я и… — Она уже спускалась по какой-то короткой лестнице; он пошел за ней. — Вот я и подумал: раз ты все равно стоишь в очереди, нельзя ли, ну, понимаешь…

На нижней ступеньке она повернулась к нему. Здесь было темновато, неровный свет уличного фонаря стекал сверху грязными струйками; Сергею были видны только ее руки, молитвенно прижатые к грубому серому пальто, и поблескивающие каплями талых снежинок брови, которые взметнулись, точно крылышки растревоженной пичуги.

— Но, Сережа, — тихо выговорила она, — давать будут один билет в одни руки, ты же знаешь. Я уже маме обещала.

— Это понятно, — произнес он, — только она, безусловно…

— Извини, мне нужно хлеба купить… Увидимся дома?

— Я с тобой, — быстро предложил он. — В любом случае, она, безусловно, не…

Анна толкнула дверь. Внутри было душно; в горячем желтом свете булочной топталось множество женщин средних лет, которые тыкали в батоны блестящими щипцами и выкрикивали друг дружке результат. Отметая паутину разговоров, Сергей поспешил за женой и, ослепленный лампами, сбитый с толку жарой, гулом голосов, зачастил:

— Послушай, мы оба знаем, твоей матери не нужен этот билет, она, безусловно, не собирается…

— Черный? Белый? — спросила Анна, оглядываясь в его сторону.

— Что?.. Все равно, на твой вкус… Она же не пойдет, она вообще из дому не выходит, ей…

Но Анна уже отошла в сторону и, не услышав, повторяла:

— Ах, как тут вкусно пахнет.

Сергей пытался держаться рядом с ней, но запутался в стайке горластых школьниц, пробивавшихся к кассе; когда он наконец догнал Анну, та зацепилась языком с какой-то знакомой. Его тут же охватила паника: нужно было довести разговор до конца прямо сейчас: у них в квартире стены были тонкими, как картон, а поскольку ее мать безвылазно сидела дома, Сергей никогда бы не решился повторно обратиться к Анне с той же просьбой.

— Аня, — сказал он, положив руку ей на рукав. — Как ты думаешь, может быть, этот билет…

Знакомая отошла в сторону.

Его жена, глядя на него, крепко прижимала к груди батон; ее пальцы мяли корочку, а лицо было странно неподвижным, и Сергей понял, что она все время его слушала.

— Сережа, — умоляюще сказала Анна. — Я не могу. Мама просила.

И на протяжении какого-то мгновения, загнанный в это теплое, ярко освещенное, тесное место, среди суетливых женщин, среди булок, среди горячих, влажных, сдобных запахов домашней жизни, от которой он вечно чувствовал себя отрезанным, Сергей отчаянно подбирал слова, чтобы объяснить ей, чтобы донести до нее всю безмерность своего желания. Он мог бы, наверное, рассказать ей о той музыкальной пьесе, которую играл в детстве тридцать семь лет назад, или же поделиться служебными неприятностями, или признаться, что, невзирая на бездарно растраченные лучшие десятилетия своей жизни, он видел в музыке Селинского возможность в конце концов начать жить, чего-то добиться, записать ноты, которые, как он воочию представлял, польются с кончиков его пальцев…

— Ну, не расстраивайся, — сказала она мягко. — Впереди еще много будет хороших концертов.

Он посмотрел на нее так, словно видел впервые, а затем молча повернулся и вышел в морозную тьму. Через пару минут Анна бежала за ним, подбирая подол своего пальто. Она продолжала что-то говорить, извинялась, что-то обещала. По дороге домой Сергей не проронил ни слова, молчал и в лифте, молчал и на кухне.

— Пожалуйста, не принимай это близко к сердцу, — сказал он, выключая лампу на тумбочке, стоявшей у кровати. — Спи спокойно.

В последующие дни Сергей хранил почти постоянное безмолвие, репетируя вечерами напролет, заполоняя тишину спальни хриплыми вздохами своего инструмента. Однажды днем, в середине февраля, два единственных его ученика повздорили, и тот, что постарше, огрел младшего тубой по голове. Сергей отослал мальчишек по домам и, обнаружив, что у него днем образовалось свободное время, вышел на знакомую улицу, занял место в конце очереди и некоторое время стоял неподвижно, с закрытыми глазами, слушая голоса, приглушенные и утомленные, которые с трудом пробивались сквозь ранние тени дня.

— Извините за беспокойство, что здесь продается?

— Билеты на концерт.

— А что за концерт, не знаете случайно?

— Музыкальный.

— В самом деле? Но…

— Слушай, интеллигенция, хочешь по очкам получить? Чего пристал? Отвали!

— Господи, неужели трудно ответить бедняге, вы же видите, в годах человек!

— Да жалко, что ли: «Северные соловьи». Теперь доволен?

— Извините, я не совсем знаком с…

— Во дает! «Соловьев» не знает! Учиться надо.

— Не обращайте на него внимания, дедушка, может, от него жена сбежала. Это ансамбль с севера. Костюмы красивые, песни о дружбе народов, о счастливом будущем. Очень душевно.

— О, понятно, спасибо за вашу любезность, но я полагаю, что это мне не…

— Да ты продолжай, тетенька, расскажи ему и про симфонию, это как раз для него!

— Извините, вы сказали «симфония»?

— Да, совсем забыла, упоминали какую-то симфонию, но это будет не раньше следующего Нового года, билеты еще в продажу не поступали. Новомодный композитор какой-то, Вселенский, что ли…

— Вот грамотеи, честное слово! Соленский!

— Не Соленский — Селедский!

— Извините, что перебиваю, но… Не Селинский, случайно? Не Игорь Селинский?

— А я что говорю? Глухой, что ли? Селинский, Селедский, один черт…

— Погодите-ка, Селинский, Селинский, кое-что припоминаю… Ага, это не тот ли изменник, который родину продал, чтоб сладко жить за кордоном? Я так считаю: ни один порядочный человек не захочет смотреть, как этот буржуй поганый в галстуке-бабочке будет с дирижерской палочкой изгаляться!

— Была б моя воля, стрелял бы таких предателей родины. На месте, без суда и следствия. Бах — и все. Правильно я говорю, профессор?

— Что, старый, язык проглотил? С тобой человек разговаривает!

— Чего вы к нему привязались? Бедняга, у него аж руки трясутся… Да не галдите вы, он что-то сказать хочет. Наплюй на них, дед, говори, говори!

— Спасибо за вашу любезность. Не знаете ли, когда будут продавать билеты на симфонию Селинского?

— Киоскерша говорит, на днях. Правда, билетов будет всего штук триста, вмиг разойдутся.

— Боже мой, тогда… Извините за беспокойство, вы последний?