Я была в кружевной сорочке с широким вырезом, Ксандль глубоко заглянул в него и чертыхнулся, потому что застёжка никак не хотела закрываться. Пальцы у него сильно задрожали, поскольку плавные очертания моих прелестей в это утро, несмотря на чрезмерное напряжение вчерашнего дня, были особенно свежи и красивы. Едва справившись, наконец, с застёжкой, он точно дикий вепрь набросился на меня, с причмокиванием поцеловал в затылок и с такой силой сдавил мои соблазнительные титьки, что я чуть не взвыла от боли. Он предпочёл бы сейчас же забраться ко мне в постель прямо в сюртуке и в лакированных туфлях, чтобы исполнить торжественный воскресный номер.
– Нет, Ксандль, а если Лени войдёт!
– Ну, ничего страшного не случится, она, поди, знает, как это делается!
Однако мне совсем не хотелось этого, Лени была довольно бесцеремонным созданием, а в глазах прислуги следует сохранять респектабельность.
– Погоди, один момент, Ксандль, я не дам тебе пропасть! Выпусти меня на секундочку, я покажу тебе кое-что, не менее упоительное.
Ксандль, тяжело дыша, встал перед кроватью, просто сгорая от нетерпения. Я выскользнула из-под одеяла и удобно уселась на край постели. Колени я сжала, а он встал вплотную ко мне, широко расставив ноги, и защемил их своими огромными ляжками. И в то время как Ксандль очень медленно развязывал две широких голубых ленты, которые держали мою сорочку, я медленно, очень медленно, и с наслаждением расстёгивала пуговицу за пуговицей красиво набухшую ширинку его брюк. Когда всё было отворено, я сначала сунула мизинец в его казарму и пощекотала волосы. Он бормотал и причмокивал, и когда я, наконец, извлекла теперь его инструмент наружу, тот стоял, как никогда. Ксандль заметил:
– Точно колокольня святого Стефана.
Да, с той только разницей, что эту колокольню святого Стефана венчал ярко-красный купол, почти такой же красивый как мои рубины. Теперь Ксандль оттянул в сторону одну из моих грудей, а я – другую, освободив для нетерпеливого друга прекрасное, белое и мягкое пространство, и Ксандль вставил свой горячий помазок между грудями. Гладкой кожей я ощутила воистину вдохновенную пульсацию его наполненных артерий, и неугомонный хвост, несмотря на ограничение простора, похоже, чувствовал себя тоже весьма уютно. Незанятой рукой я нежно-нежно щекотала ему мошонку, а он свободной рукой прижал мою голову к своему животу. Это причиняло некоторые неудобства, поскольку сегодня Ксандль украсил жилет массивной и увесистой цепью для часов с уймой всяческих брелоков. Но в этом всё же имелась и положительная сторона, потому что когда теперь мой коптильщик начал с наслаждением осуществлять медленные толчки, его хвост, точно дразня, всё время очень мило выпрыгивал снизу между моих титек прямо мне в лицо. Я тоже не была дурой и всякий раз, когда навстречу мне выдвигался разгорячённый, с расщелинкой жёлудь, замечательно облизывала его широким, влажным языком, что, однако, нисколько не остужало его азартного пыла. Однако благодаря моему усердному облизыванию и отдельным «приветственным каплям», выделявшимся у Ксандля, в моей долине между грудей стало очень скользко, и процесс обтачивания, следовательно, протекал всё лучше и лучше. Ксандль не торопил события. Он обнимал меня за плечи, прижимал грудь и бессвязно постанывал:
– Вот… так… вот так… прекрасно… ты ведьма, только со… блазни… тельная… не позволяешь себе… бездельничать… не позволяешь… не позволяешь… нет… нет… нет!
Внезапно в лицо мне ударило такое огромное количество спермы, что на мгновение я совершенно утратила способность что-нибудь видеть, поскольку просто не могла открыть глаза. В том не было бы большой беды, но скипетр Ксандля был таким длинным, что, когда он инстинктивно подался назад, несколько благодатных капель упали на его сидевшую в обтяжку жилетку. Он стёр их дорогим одеколоном, теперь всегда стоящим у меня на ночном столике, потом взял ватку, намочил её тем же одеколоном и промыл мою тёрочку, которая тоже уже увлажнилась. Он проделывал это с особым удовольствием и очень изящно. Я покойно откинулась в постели на спину и закрыла глаза. Пальцы Ксандля были похожи на тугие колбаски, но при оказании такого рода дружеских услуг он проявлял исключительную ловкость и нежность, как лучшая акушерка. Если он слишком обильно смачивал мою дырочку едким одеколоном, и я немного ворчала, Ксандль одним единственным движением языка удалял излишки.
– О господи, как он сегодня щипает! – добродушно приговаривал он.
Затем ему было велено отвернуться на время, пока я мылась и одевалась. Он имел право остаться в комнате, но оборачиваться не смел. Мне хотелось разок почувствовать себя утончённой дамой. Однако плут расположился таким образом, что видел всё в большом зеркале, перед которым я мылась. И плескаясь в воде, я услышала своеобразный звук: «Бум… бум… бум… тр-р… тр-р…» Только очень тихий, но равномерный, а затем Ксандль облегчённо вздохнул, и я услышала, как что-то шлёпнулось на ковёр, потом второй раз и третий. Лицезрение моего миловидного облика опять привело Ксандля в состояние сексуального возбуждения, он проявил самостоятельность и по случаю воскресенья немного начистил свой штык. Но еще раз использовать его со мной я Ксандлю не позволила, ибо в воскресенье он тоже должен был себя поберечь. Потом мы отправились обедать в «Ридхоф», а после трапезы прогулялись по центральной аллее.
Несколько дней спустя Ксандлю по торговым делам понадобилось съездить в Линц и Грац, и чтобы как-то утешить меня в соломенном вдовстве, он подарил мне двух шёлковых пинчеров, кобеля и сучку. Я была вне себя от радости, потому что всегда любила животных, и ещё маленькой девочкой часто подкармливала канареек лихой госпожи Райнталер. Теперь у меня оказалось сразу две собаки, таких необычайно симпатичных и послушных, к тому ж они были опрятными. Обе собаки имели белоснежный окрас и настолько густую шерсть, что косицы нужно было отводить в сторону, если хотелось увидеть их глаза, которые походили на пару чёрных пуговиц. Кроме того, они были очень весёлыми и подвижными, и, должно быть, стоили уйму денег.
Лехнер, голова у которого была всегда забита всякими глупостями, назвал сучку «Модисткой», а кобелька «Кузнечиком». Было в самом деле замечательно сидеть в городском парке с двумя собаками на поводке – на каждой ошейник с маленьким колокольчиком – или прогуливаться по бульвару Ринг. Многие мужчины с потоком лестных слов склонялись к собакам и задавали тысячи вопросов, однако я держалась воистину неприступной, потому что была не какой-нибудь дамочкой полусвета, которая заводит себе пинчера только для того, чтобы с нею заговаривали на улице.