Читать интересную книгу ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД - Егор Гайдар

Конечно, в каждом конкретном случае можно было выявить свои причины трудностей. Так, в Советском Союзе ими стали сокращение добычи нефти и газа, падение мировых цен на это сырье, в ГДР – завышенные надежды населения в связи с объединением с ФРГ, в Польше – неизбежная плата за остановку гиперинфляции… И все же, несмотря на специфику стран, на особенности их реформ, уже вырисовывались некоторые общие тенденции, даже закономерности. Вот об этих закономерностях, о том, почему так тяжек путь из социалистической экономики к экономике нормальной, хотел я поразмышлять тогда в своей новой книжке.

Предыдущая называлась "Экономические реформы и иерархические структуры" и была посвящена анализу попыток модернизировать социалистическую модель хозяйствования без разрушения ее основ. Попытки таких реформ предпринимались неоднократно, всегда были половинчаты, непоследовательны, встречали мощное сопротивление бюрократии. Но в любом случае к падению производства они еще никогда не приводили. Напротив, под-стегизали, хотя и временно, его темпы, позволяли несколько улучшить положение на потребительском рынке, а в некоторых странах способствовали развитию мелкого частного предпринимательства. Теперь картина была иной. Катастрофический крах старой системы управления порождал принципиально новые проблемы, существенно отличные от тех, которые были предметом изучения ранее.

В воскресный вечер 18 августа засиделся особенно поздно. Уже за полночь дописал последний абзац вводной главы: "На этапе трансформации, который переживают СССР и страны Восточной Европы, экономически разумная политика чаще всего является одновременно непопулярной. Ее проведение возможно лишь при восстановлении эффективной и сильной государственной власти. Чем дальше продвинулись те или иные посткоммунистические страны в этом направлении, тем увереннее реальная экономическая политика поворачивает на путь, позволяющий заложить фундамент стабильного хозяйственного развития. В СССР, где разумная государственная активность парализована конституционным кризисом и "войной законов", ход событий систематически отклоняется от профессионально-экономического эталона, что толкает страну на путь латиноамериканизации".

Разумеется, в тот момент мне не могло прийти в голову, что всего через два месяца мне придется взять на себя ответственность за попытку проведения экономически разумной, но заведомо непопулярной политики в России.

 Ранним утром разбудил необычно громкий и непривычно встревоженный голос жены: "Егор! Скорее сюда!"

Что случилось? Пашка?

Переворот! Военный переворот! Горбачев арестован…

В понедельник от Красновидова ближайший рейсовый автобус до Москвы в 11 утра. Возле маленькой сторожки, где установлен единственный на всех городской телефон, очередь. Звоню в институт, сообщаю, что буду примерно в половине первого, прошу собраться к этому времени у меня в кабинете.

Маша звонит Аркадию Натановичу Стругацкому. "Танки, – сообщает она мне, выйдя из сторожки. -Отец сказал, что под окнами по проспекту Вернадского идут колонны танков. К центру…" Потом выходит с детьми проводить меня в Москву. Машет рукой, на глазах слезы, явно не уверена, что вновь встретимся. Масштаб предстоящих событий еще никому не ясен.

. По дороге пытаюсь представить себе последствия переворота. В этот момент у меня нет сомнений в том, что он приведет к смене власти. Что на несколько месяцев или даже лет его авторам удастся удержаться на плаву. Ну а дальше? Никакой "просвещенной диктатуры", никакого "российского Пиночета" не предвидится. Кровь, как и при Пиночете, конечно, прольется, куда больше крови. Только будет это все зазря. У заговорщиков нет ни единой разумной идеи, что делать с разваливающейся экономикой. Через год, два, четыре, не больше, – истерзанная страна все равно вывернет на нелегкий путь к рынку. Но шагать ей по этому пути будет в тысячу раз труднее. Да, год, два, ну пусть даже пять. В конце концов, для истории – это мгновение. А для живущих сегодня? И сколько из них через эти годы перешагнет?

Автобус приблизился к Москве, миновал окружную. За Тушином пассажиры разом повернули головы налево. У моста стоял бронетранспортер. Я раскрыл папку, чтобы набросать тезисы выступления в институте. Чистой бумаги не оказалось, пришлось писать на обороте законченной вчера главы.

Сотрудники уже собрались. Говорю, что никакой дополнительной информации у меня нет, но очевидно: во всей этой затее ГКЧП просвещенным рыночным авторитаризмом в стиле Дэн Сяопина и не пахнет. Если путчисты победят, возникнет мрачная и кровавая мерзость, ну а если потерпят поражение, существующая система власти рассыплется и угроза хаоса и анархии станет предельно реальной. В любом случае есть только один человек, авторитет которого дает шанс избежать катастрофических для страны последствий, – Борис Ельцин. Значит, наша задача сделать все, чтобы ему помочь.

Из института ищу по телефону всех, кому можно дозвониться. Звоню помощнику Горбачева, О.Ожерельеву. Спрашиваю: жив ли Михаил Сергеевич и можем ли мы для него что-нибудь сделать? Отвечает крайне уклончиво – разговор не поддерживает. Звоню в Белый дом Сергею Красавченко, Алексею Головкову. Прошу передать начальству, что институт в распоряжении российской власти.

Садимся с коллегами за экспресс-анализ экономической части программы путчистов. Честно говоря, анализ получается скорее злобный, чем профессиональный. Рассылаем текст в демократические газеты и западные агентства.

В истории все произошедшее быстро обретает устойчивую непоколебимость. Так легко убедить себя в том, что иначе и быть не могло. Видимо, отсюда сегодняшние рассуждения об опереточности путча, его очевидной обреченности. Внимательно ознакомившись впоследствии с документами, воспоминаниями участников провалившегося переворота, убежден – стратегически они действительно были обречены, но крови могли пролить немало и какое-то время способны были удержаться у власти. Большая часть населения отреагировала на путч отрицательно, но пассивно. Республики замерли в ожидании, как повернутся дела в России. Лидер грузинских националистов З.Гамсахурдия, столь воинственный до этого, явно стушевался, заявил о готовности к сотрудничеству с ГКЧП. В Прибалтике военные действовали достаточно решительно, установив контроль над ключевыми объектами. Все должно было решить развитие событий в столицах, особенно в Москве.

На мой взгляд, тактически поражение путчистов было обусловлено двумя обстоятельствами. Во-первых, их глубоким неуважением к собственному народу и особенно к политическим оппонентам. Знаю, в среде тех, кто выступал за силовое решение, была распространена легенда, что все демократы по своей природе трусы, стоит только хорошенько стукнуть кулаком по столу, как они разбегутся по норкам и затихнут. То, что в Москве и Питере ничего подобного не произошло и путч натолкнулся там на массовый протест и сопротивление, было для гэкачепистов неприятнейшим сюрпризом. По состоянию на 19 августа 1991 года ничего в российской или советской истории не давало оснований надеяться, что это сопротивление не будет жестоко подавлено. Заговорщики были явно к этому готовы. Дело оставалось за малым: кто непосредственно возьмет на себя ответственность за масштабное кровопролитие, массовые репрессии, кто организует и заставит действовать войска, посадит самого надежного, доверенного, решительного генерала на передовой танк, поручит ему лично подавить сопротивление. Короче, кто сумеет переломить совершенно естественную инерцию силовых структур, не желающих оставаться крайними. Такого человека среди руководителей переворота не нашлось. Отсюда – колебания, непоследовательность, стремление переложить ответственность друг на друга, пробуксовка военной машины. Да, в этом есть логика: склероз социалистической системы зашел очень далеко, искусство перекладывания ответственности за все последние годы было доведено до совершенства. И это отнюдь не способствовало появлению решительных людей у силовых рычагов. Но велик и элемент случайности: присутствие в нужный момент в нужном месте какого-нибудь Варенникова или Макашова вполне могло радикально изменить ситуацию.

Во всяком случае десятки тысяч москвичей, собравшихся у Белого дома 20 августа 1991 года, при известии о готовящемся штурме не имели никаких оснований полагать, что все не кончится кровавым месивом. Как это было двумя годами раньше в Пекине на площади Тяньаньмэнь, где трупы убирали бульдозерами. И, прекрасно понимая это, – все же пришли. Потому что не захотели быть бессловесными марионетками, потому что ценили и хотели отстоять свою свободу. Пожалуй, впервые с августа 1968 года я почувствовал, что имею полное право гордиться своей страной и своим народом.