class="p1">Ни хрена не угадал.
Явился молодой, да ранний, лет тридцати, хоть залысины и делают его с виду старше, доктор Папо, трясти насчет бань и вошебоек. Ну точно, все напоследок хотят выкачать из меня информацию, словно знают, что завтра будет поздно. Чуть было не послал эскулапа по матушке, но все-таки рассказал, что знал и помнил. В конце концов, я здесь зачем? Кузькину мать немцам показывать, и чем меньше партизан тифом выкосит, тем лучше это получится. Делай что должен и будь что будет.
Ужин принесли Альбина и Марко, втроем еле выставили настырного доктора. Ребята все пытались шутить, но у Альки глаза на мокром месте, чуть сам не расплакался.
Неохота подыхать, и в черное уныние скатываться тоже неохота, хотел было Альбину отправить с глаз долой, да она сама вышла и долго в коридоре болтала с часовым.
Все время, пока Марко втирал про побег
— Охрану разоружим, машина вон, во дворе стоит… — горячо шептал названный братец.
А я напряженно думал — и что дальше? Куда мы на той машине уедем, если кругом война? Ну, предположим, сумеем вырваться, на постах скажем, что по приказу Верховного штаба. Предположим, у нас не спросят пароль. Предположим, доберемся до Сараево…
Хотя можно для начала к родственникам Марко в Кривоглавцы. Если, конечно, их не изгнали или вообще не убили усташи. Документы… Черт, в Белграде же заначки, и документы, и деньги, и оружие! В партизаны податься не выйдет, рано или поздно вычислят, в Сербию тоже стремно — розыскные листы на меня еще не протухли. В подполье соваться — так у нас никаких связей или явок. Хотя автономная группа это даже лучше, меньше шанс провала…
Задним числом ничем, кроме накрывшего меня отчаяния, я эти мысли объяснить не мог — ну авантюра же чистой воды, а я старательно прикидывал, как уйти на рывок, как легализоваться, как действовать. Объяснял Марко, что из нашего имущества непременно нужно забрать с собой, какое оружие взять, как одеться и потом полночи еще ворочался, вскакивая от каждого шороха.
Утром Марко и Альбина пришли звенящие, как струна, пришлось шикнуть, чтоб хоть немного расслабились. Все готово. Вещи собраны. Пароль узнали. Ребята ждут на выходе.
Двое охранников повели меня по улице, где прямо возле участка стоял серенький Опель-Капитан. Я представил, как в крыльях авто появляются дырки от пуль, как осыпаются от пулеметной очереди стекла и передернулся.
Но с другой стороны машины трепался с водителем Бранко.
А навстречу нам шли Небош и Марко. Рук мне никто не связывал, так что против троих нас было четверо плюс внезапность.
Еще десять шагов и…
Пять шагов.
Три.
Один.
Небош и Марко уже у нас за спинами.
Я чертыхнулся и присел завязывать шнурок.
Сейчас ребята развернутся и…
— Владо! Владо! Охрана, стой! На минуту!
Я чуть не заскрипел зубами — только Леки здесь и не хватало. Метнулся взглядом по улице — может, его взять в заложники? Нет, за ним еще четверо бойцов, какой тут побег.
Значит, судьба.
Лека крепко взял меня за рукав и отвел в сторону, приказав охране не кипишить. А там принялся горячо шептать мне в ухо…
На крыльце општины я обернулся к парням, отчаянно ждавшим моего сигнала, подмигнул и махнул рукой — все в порядке, ребята.
Заседание в прокуренном и надышанном помещении општины шло куда спокойнее: организаторы догадались, что народной стихией надо управлять и половину зальчика занимали бойцы охраны штаба. Что не помешало моей довольно многочисленной группе поддержки набиться во все свободные места и даром что не свисать гроздьями с люстры. На первом ряду сидели Иво, Лека, Милован, Арсо, Пияде и еще четыре или пять человек Верховного штаба. То есть судьбу мою определил вовсе не суд, а вот эти ребята, где-то там внутри себя порешавшие вопросики.
Прокурор еще раз вкратце огласил список моих грехов, следом Здравко, краснея и запинаясь при каждом взгляде на меня, зачитал эпическое сказание о деяниях Влада юнака Мараша, судья скучающе все это выслушал, а потом выдал заранее согласованный приговор.
— Влада Мараша за совершенные проступки из командиров роты разжаловать.
Ого, «проступки», а не «преступления», это хорошо! А насчет разжалования — так меня никто и не производил в командиры, оно само, я ничего не трогал.
За спиной поднялся ропот, но быстро стих — охрана освободила проход для самолично Верховного команданта товарища Тито. Надо же, каких почестей удостоился простой бывший командир роты в моем лице! Хотя политик Тито неслабый, наверняка почуял, что народ против слишком сурового наказания и решил поднабрать очков. А то Милован говорил, что после того, как Ужицкую республику прихлопнули, Иосип Францевич аж в отставку подавал. Не приняли правда, но фактик любопытный.
— … приговорить к расстрелу.
Зал взвыл, а я только раскрыл рот и ловил глазами Леку — это как? Кидок? Вот просто так взяли и кинули?
— Тихо, другове, тихо! Я еще не закончил.
— Да, тише, другове! — поддержал судью хриплым голосом Тито.
Зал настороженно затих.
— Однако, следуя ходатайству членов Верховного штаба, суд постановляет отложить исполнение приговора, а до той поры передать Влада Мараша на поруки другови Иво и Лека.
Н-да, подвесили на ниточке, теперь крутись, как хочешь…
Один из охранников сунул в руки мою портупею с пистолетом в кобуре, хлопнул по плечу и свалил. Первыми суд покинули члены штаба, прошествовав среди расступившихся партизан, следом на меня напрыгнули все наши и мы буквально кубарем выкатились на улицу, где начались вопли, объятия и сцены массового братания.
Марко вдруг заголосил на всю улицу:
Нас два брата, оба ратуемо!
Не плачь майко ако погинемо
Следом грянули Бранко, Небош, Глиша, Живка, Альбина и остальные наши:
Не плачь майко кад у борбу поджем
Веч ти плачи ако ти не доджем!
К Иво и Леке я прибыл несколько в расхристанном состоянии — в меня еще и ракии влили — и потому сначала к их словам отнесся несколько легкомысленно.
Занимали они ни много ни мало, директорский кабинет в школе — широкий и длинный стол под зеленым сукном с бронзовым письменным прибором, резное кресло с высокой кожаной спинкой с головками медных гвоздиков по периметру, выгоревшее прямоугольное пятно на стене от снятого портрета «нашего любимого короля». Кафельная печь вроде голландки, от которой шло приятное тепло и тонкий дровяной дымок. Тяжелый буковый шкаф с тиснеными корешками пыльных книг — все солидно, тяжеловесно и должно внушать набедокурившему