— Слышишь? — бурчал он тихо. — Свирельщик фальшивит. И скрипач тоже… Кто этих ослов беременных учил?..
— О, друг Этер, ты стал тонким ценителем музыки? — усмехнулся я. — Кажется, это уже никого не волнует. Не хмурься, хозяину это не к лицу!
— Легко тебе говорить, рыжий грабитель!
— Да глянь на них, им всё равно! Ты, как кажется, позаботился обо всём!
— О нет, одну вещь я забыл, а вернее, не достал, — сокрушенно молвил Этер. — Эти мужи, верно, оставили жён дома, и не похоже, что недавно! Предложи я им грудастых девок в баню — не думаю, что отказались бы! Наши-то им ни к чему… Впрочем… Снорри, а нет у тебя смазливой сестрёнки?
Тошно мне стало от тех слов, тошно и горько, и больших усилий стоило мне сжать кулаки, а затем разжать их, не причинив никому боли.
— Я надеюсь, Этер, ты пошутил, — и более мы не перемолвились за тот вечер.
Ибо трактирщик опорочил и жён народа Двергар, и наши древние обычаи. Девы нашего народа не дарят любовь всем подряд, тем более чужакам и за деньги. Этим славны жёны Верольд. Жёны наших дорогих гостей с Юга и Севера, ибо Верольд одинаковы везде, как я слышал.
Тут надобно сказать кратко об этом народе. Верды, ростом превосходят нас вдвое, а численностью — в десятки раз. Это неудивительно, ибо живут они до смешного мало — редко кто доживает до ста лет, и надо успеть продолжить древо рода своего. Сами по себе они довольно бестолковые, как доводилось слышать, но из них получаются неплохие ученики. В незапамятные времена именно мы, Двергар, обучили их кузнечному делу и мастерству золотой работы. Впрочем, следует сказать, что и они обучили нас искусству: теперешний наш язык — Скельде — родился в их краю. А свой изначальный мы забыли. Мало кто ныне его помнит. По говору и обычаю нам ближе всех Хлорды, могучее племя из Хлордира, Северной Страны. Алмы, другое племя, живет на берегах озера Алмар. И, глядя на краснощёкого гостя-купца, я не скажу, будто этот народ кажется мне достойным доверия.
Купца звали Гербольд Скавен. Был он толстым, толще нашего Этера, с крупным носом, мелкими глазами, хитрыми и холодными, и окладистой бородой с проседью. Пил он немного, в кости не играл, говорил немало, но всё больше попусту. Улыбка не сходила с его лица. А когда тусклый свет лампады пускал вскачь тени, улыбка гостя становилась ухмылкой. Купец присматривался к нам и радовался каким-то своим потаённым мыслям.
Вдруг чёрная тень мелькнула в окне — птица, или мусор, гонимый ветром, или чей-то колдовской наговор, — и улыбка сползла с лица Гербольда. Хмельная радость разбилась, точно прибой о скалы. Музыка разладилась, расплескалась, разорвалась, стала набором разрозненных звуков. Танцующие как-то странно замерли, а потом медленно стали разбредаться, поглядывая на музыкантов — отчего перестали играть? А спиллеманы и сами недоумённо глядели то на инструменты, то на багровое от злости лицо Этера.
…Он вошёл, подобно призраку — незаметно и неслышно, однако все ощутили его. Стало холодно, и тени сгустились в углах, и ветер тоскливо, совсем по-осеннему взвыл за окном. И стаи ворон, вестниц горя, откликнулись на его зов…
Он прошёл к стойке и спросил брусничной наливки. Откинул капюшон фиолетового плаща. И дёрнулось моё сердце, когда я увидел, кто этот высокий черноволосый чужеземец. Белым было его лицо, искажённое замысловатым чёрным узором, и смертельно усталыми казались большие тускло-серые глаза. Это был настоящий свартальф — и мало хорошего говорится о них в древних сказаниях… Немного я ведал о том народе, кроме того, что они родичи сидов, Белых альвов и всех прочих, кого мы зовем Альфум. А страна их зовется Карвендаль, и находится в глубоких пещерах Чёрного Перевала. Их никогда не видали в этих краях. Но сказители сберегли предания о древних войнах, об отваге и жестокости, мастерстве и беспощадности, красоте и коварстве…
И хоть ныне мало кто помнит легенды, каждый, кто был "Под дубом", почуял недоброе.
Даже самые пьяные.
Чужак обвёл взглядом тёмный зал и зевнул.
— Ну, господа? — протянул он глубоким голосом, каким говорят, вероятно, подземные чудовища Чёрного Перевала. Я вздрогнул, ибо ощутил вдруг неприятный сырой холод пещер с низкими потолками, покрытыми плесенью.
— В чём дело? — спрашивал пришелец, и никто не отвечал ему. — Ну же, почтенные! Отчего вы не пляшете? Отчего не слышно голосов радости и музыки? Прошу вас, веселитесь, не обращайте внимания на одинокого странника! Он не стоит минут вашей радости! Не так много у вас времени, чтобы грустить! Сегодня хорошая ночь для музыки и песен. Так танцуйте же, и пусть безумие ветра на горных вершинах держит ваши сердца! Я желаю любоваться, как вы умеете дёргаться! Ну?! Завтра будет поздно…
— Почему? — с удивлением услышал я собственный шёпот.
Тёмный странник даже не глянул в мою сторону. И я возблагодарил богов.
— Нетрудно сказать, — отвечал тенелицый гость. — Близится Час Рагнарёк, Час волчьей пурги, Век бурь, когда треснут щиты и узы дружбы, будет забыто родство, и мёртвые идолы сами возьмут себе жертвы. Но Хёймдалль не затрубит в Гьяллахорн, сзывая богов и героев на великий бой, Волк не сожрёт Солнце, Манагарм не проглотит Месяц. Сыны Логи не двинутся из жарких южных краев, и не дрогнет хрустальный мост-радуга под копытами их огненных коней. Полчища троллей не двинутся в Срединный мир. Не увидят у берегов живых Корабля Мёртвых, построенного из ногтей усопших. Не пробудятся драконы и Морской Змей. И Мировое Древо останется нерушимо. Не древние враги уничтожат ваш мир. Его сожрут мелкие, пустые, бессердечные твари, что являются из Вечной Пустоши и туда же уходят, насытившись. Они голодны, их приход неотвратим, как зима и смерть. Души им заменяет чёрная пасть.
Музыка умерла. В очах толпы не были ни капли хмеля. Была липкая, слизкая муть… Страх. Страх неведомого. Страх узнавания…
Гость медленно осушил стакан. Потом как-то нехорошо прищурился и упёрся взором в торговца.
— В каждом из вас, — говорил скиталец, — на дне ваших зрачков, в глубочайших пещерах ваших душ… Там, где исчезает боль и тускнеет радость, меркнет свет и тает мрак… Там таится крохотное серое ничтожество, маленький цверг, дитя Вечной Пустоши. И страшен тот час, когда эта мерзь разбухает, и прах памяти сердец осыпается в пасть забвения, в этот пустой желудок, в эту мировую бездну…
— Ты что, припадочный? — перебил Гербольд. — Или быть может — местный шут?
Зря он это сказал… Он что — не видит?..
— Я так понял, — продолжал купец, — что тебя герр Этер нанял нас смешить. И вот что я тебе скажу. Плохой из тебя шут. Ты мне надоел. Сколько тебе дать серебра, чтобы ты закрыл рот и вышел оттуда, где отдыхают добрые люди?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});