Читать интересную книгу Дело вдовы Леруж - Эмиль Габорио

Нетрудно было догадаться, что этот прием тяжким грузом лег на сердце адвоката, который счел его за оскорбление. Он не мог простить Альберу лакеев и камердинера. Ноэль позабыл, с каким ядом некий знаменитый герцог сказал: «Я плачу своим слугам за наглость, чтобы избавить себя от дурацкой и докучной необходимости быть наглым самому». Папаша Табаре был удивлен, что столь пошлые и заурядные подробности так огорчают его молодого друга.

«Какая мелочность! — подумал он. — И это у столь одаренного человека! Быть может, верно, что именно в высокомерии слуг следует искать корни ненависти простолюдинов к любезным и учтивым аристократам».

— Меня провели, — продолжал Ноэль, — в небольшую, просто обставленную гостиную, единственное украшение которой составляло оружие всех времен и народов, развешанное по стенам. Никогда еще я не видел в таком маленьком помещении столько ружей, пистолетов, шпаг, сабель и рапир. Можно было подумать, что находишься в оружейной учителя фехтования.

Старому сыщику, естественно, тут же пришло на ум оружие, которым была убита вдова Леруж.

— Когда я вошел, — Ноэль говорил уже спокойнее, — виконт полулежал на диване. Одет он был в бархатную куртку и такие же брюки, вокруг шеи у него был повязан большой платок из белого шелка. Я отнюдь не питаю зла к этому молодому человеку; сам он не причинил мне ни малейшего вреда, о преступлении своего отца не знал, поэтому я хочу быть к нему справедливым. Он хорош собою, полон достоинства и с благородством носит имя, которое ему не принадлежит. Он моего роста, черноволос, как я, и, если бы не носил бороду, был бы похож на меня с тою лишь разницей, что выглядит на несколько лет моложе. Эту моложавость нетрудно объяснить. Ему не пришлось трудиться, бороться, страдать. Он из тех счастливчиков, которые имеют с рождения все и катят по жизни в экипаже, раскинувшись на подушках, не испытывая ни малейшей тряски. Завидев меня, он поднялся и вежливо поклонился.

— Вы, я полагаю, были крайне взволнованы? — спросил папаша Табаре.

— Пожалуй, меньше, чем сейчас. Две недели мучений, что ни говори, притупляют чувствительность. Я сразу начал со слов, вертевшихся у меня на языке: «Господин виконт, вы меня не знаете, да и неважно, кто я такой. Я пришел к вам с чрезвычайно печальным и серьезным делом, оно затрагивает честь вашего имени». Он, конечно, мне не поверил, так как довольно грубо осведомился: «Это надолго?» Я только кивнул.

— Прошу вас, — вмешался папаша Табаре, превратившийся весь во внимание, — не упускать никаких, даже незначительных подробностей. Вы же понимаете, насколько это важно.

— Виконт явно забеспокоился, — продолжал Ноэль. — «Беда в том, сказал он, — что я весьма спешу. В этот час я должен быть у девушки, на которой намерен жениться, у мадемуазель д'Арланж. Не могли бы мы отложить наш разговор?»

«Хорошенькое дело! Еще одна женщина!» — подумал старик.

— Я ответил виконту, что наше объяснение не терпит отлагательств, и, увидев, что он собирается выставить меня, достал из кармана письма графа и протянул ему одно из них. Узнав почерк отца, виконт смягчился. Он объяснил, что поступает всецело в мое распоряжение, и лишь попросил позволения уведомить тех, кто его ждет. Быстро написав несколько слов, он отдал записку камединеру и приказал немедленно доставить ее маркизе д'Арланж. После этого мы прошли в соседнюю комнату — библиотеку.

— Одно только слово, — прервал рассказ сыщик. — Увидев письма, он смешался?

— Ничуть. Плотно прикрыв дверь, он указал мне на кресло, сел сам и сказал: «Теперь, прошу вас, объяснитесь». В прихожей у меня было время подготовиться к разговору. Я решил рубить сплеча. «Господин виконт, произнес я, — дело это весьма тягостное. Я собираюсь открыть вам нечто невероятное. Умоляю, не отвечайте, пока не познакомитесь с этими письмами. Кроме того, заклинаю вас, не пытайтесь прибегнуть к насилию, это ничего не даст». Он удивленно взглянул на меня и ответил: «Говорите, я слушаю». Я поднялся и проговорил: «Знаете, господин виконт, что вы — внебрачный сын господина де Коммарена. Доказательство — в этих письмах. Законный наследник жив, он и послал меня сюда». При этом я неотрывно смотрел на виконта и заметил, как глаза его вспыхнули гневом. На секунду я даже подумал, что он схватит меня за горло, но он быстро с собой справился. «Где письма?» спросил он. Я протянул связку.

— Как? — вскричал папаша Табаре. — Подлинные письма? Но это же безрассудство!

— Почему?

— Он мог их… Да он мог сделать с ними все, что угодно!

Адвокат положил старику руку на плечо.

— Я ведь был там, — глухо ответил он. — Уверяю вас, никакой опасности не было.

Лицо у Ноэля вспыхнуло такой яростью, что папаша Табаре даже немного испугался и инстинктивно отодвинулся. «Да он убил бы его!» — подумал старик.

Адвокат продолжил рассказ:

— Я сделал для виконта Альбера то же, что сделал сегодня вечером для вас, мой друг. Я избавил его от чтения, по крайней мере в тот раз, всех ста пятидесяти шести писем. Я посоветовал ему ознакомиться лишь с теми, что помечены крестиком, и обратить особое внимание на строки, подчеркнутые красным карандашом. Тем самым я сокращал его муки…

Виконт сидел за маленьким столиком, таким хрупким, что на него даже нельзя было облокотиться, я же стоял спиною к горящему камину. Я следил за всеми его движениями и наблюдал за лицом. Да, никогда в жизни я не видел ничего подобного; проживи я хоть тысячу лет, этой сцены мне не забыть. Меньше чем за пять минут лицо виконта изменилось настолько, что его не узнал бы даже собственный камердинер. Он схватил носовой платок и время от времени машинально подносил его ко рту. Прямо на глазах он побледнел, а губы его могли сравниться белизной с платком.

На лбу у него сверкали крупные капли пота, глаза потускнели, словно покрылись какой-то пленкой. Но кроме этого — ни возгласа, ни слова, ни вздоха, ни жеста — ничего. Был миг, когда мне стало его так жаль, что хотелось вырвать у него письма, бросить их в огонь, обнять его и воскликнуть: «Ты — мой брат! Забудем же все, останемся каждый на своем месте и станем любить друг друга!»

Папаша Табаре взял руку Ноэля и крепко пожал.

— Узнаю вас, мое благородное дитя! — проговорил он.

— Я не сделал этого только потому, что спросил себя: «Если письма сгорят, признает ли он меня своим братом?»

— Совершенно справедливо.

— Примерно через полчаса виконт кончил читать. Он поднялся и встал передо мною. «Вы правы, — сказал он мне. — Если это письма отца, в чем я не сомневаюсь, то все сходится на том, что я не сын графини де Коммарен». Я молчал. «Но это лишь предположения. Есть ли у вас другие доказательства?» К возражениям я, разумеется, был готов. «Жермен сможет подтвердить», — сказал я. Он ответил, что Жермен скончался несколько лет назад. Тогда я напомнил ему о кормилице, вдове Леруж, и объяснил, что найти и расспросить ее будет нетрудно. Потом добавил, что живет она в Ла-Жоншер.

— И что он на это ответил? — поспешно спросил папаша Табаре.

— Сперва молчал и, казалось, размышлял. Потом вдруг стукнул себя по лбу и сказал: «Ну конечно, я ее знаю! Отец трижды ездил к ней вместе со мной и давал ей большие деньги». Я заметил, что это еще одно доказательство. Он не ответил и принялся мерить шагами библиотеку. Наконец он подошел ко мне и спросил: «Вы знаете законного наследника господина де Коммарена?» «Это я». Он опустил голову и прошептал: «Так я и думал». Потом взял меня за руку и добавил: «Брат мой, я не держу на вас зла».

— Мне кажется, — проговорил папаша Табаре, — по справедливости не ему бы вас прощать, а вам его.

— Нет, друг мой, ведь это его, а не меня настигло несчастье. С высоты упал не я, а он…

Старик сыщик лишь покачал головой, не желая высказывать вслух обуревавшие его мысли.

— После долгого молчания, — продолжал Ноэль, — я спросил, каково будет его решение. «Послушайте, — проговорил он, — отец вернется через неделю с небольшим. Вы мне дадите эту отсрочку, не так ли? Как только он приедет, я объяснюсь с ним, и справедливость восторжествует, даю вам слово чести. Заберите письма и оставьте меня. Я чувствую себя так, словно у меня из-под ног уходит земля. В один миг я потерял все: знатное имя, которое всегда старался носить достойно, прекрасное положение, громадное состояние и, самое главное, быть может, женщину, которую люблю больше жизни. Правда, взамен я обрету мать. Мы будем утешать друг друга. Я постараюсь, сударь, чтобы она вас забыла: она ведь любит вас и станет оплакивать».

— Он в самом деле сказал это?

— Почти слово в слово.

— Негодяй! — проворчал сквозь зубы старик.

— Что вы сказали? — переспросил Ноэль.

— Я говорю, что он достойный молодой человек, — отвечал папаша Табаре, — я был бы счастлив с ним познакомиться.

— Я не показал ему письмо, в котором отец порывает с госпожой Жерди, добавил Ноэль, — ему лучше не знать о ее падении. Я предпочел обойтись без этого доказательства, чтобы не усугублять горе виконта.