Читать интересную книгу На темной стороне Луны - Георгий Вайнер

— …Будьте счастливы!.. — за долгие годы впервые услышал Тура надтреснутый сиплый голос Халяфа.

В тазу лежало несколько пиалушек, здесь мыли посуду. Старые заварные чайники чернели жестяными протезами, заменявшими отбитые «носики». В неудобном закутке с ковром во всю боковую стену стоял унылый парень — помощник Сувона.

Чайхана, побеленная изнутри мелом, была похожа на фельдшерский пункт.

Сувона видно не было, спрашивать его Тура не хотел, но ковер висел на месте. Большего Халматову не требовалось.

— Лепешки есть?

Юнец цокнул языком.

— А хлеб?

— Хлеб есть. Вчерашний.

Помещение было полно мух, с металлическим звоном бились они в пыльные стекла. Сама по себе популярность чайханы Сувона для многих оставалась загадкой. Обычно сюда ходили шоферы-»дальнобойщики», «короли дороги». Вечерами здесь было не протолкнуться, пили не только чай. Толковали о резине, о перевалах, о ценах на ранние фрукты, овощи и горючее. Иногда голоса спорящих достигали критической черты, накал спора приобретал багрово-фиолетовый цвет, назревала драка, от нетерпения дрожали ножи. Тогда из кухни появлялся Сувон, поднимал отсутствующие глаза — страсти увядали, крики прекращались. Все шло своим чередом. Никто не слышал, чтобы Сувон произнес несколько связных предложений. В этом и не было необходимости. Поглядев на чайханщика, каждый сразу понимал, что он должен делать, и всегда понимал правильно. Никто не видел, чтобы Сувон кого-то ударил. Но, видно, этого и не требовалось.

Тура знал, что Сувон болен редкой болезнью — акромегалией. Таких, как Сувон, никто в здешних местах не видел, и внешность его производила устрашающее впечатление — сорок восьмой размер ноги, ладони величиной с совковую лопату, жутко разросшаяся челюсть, нос, уши, тяжело нависшие надбровные дуги — настоящий каменный идол Аку-аку. Завсегдатаи чайханы слыхом не слыхали про патологию гипофиза — они только представляли, как должен быть ужасен в гневе этот идол. Никому не приходило в голову, что он может умереть в любой миг.

Халматов вышел из чайханы, подумывая, куда теперь направиться. Он был абсолютно свободен. Хозяйство Сувона находилось в самом центре — с одной его стороны был центральный проспект, с другой — детский парк. Один из прежних руководителей области — о нем вспоминали и после его вынужденной отставки — мечтал наполнить парк аттракционами для мубекской детворы. Сейчас здесь осталось только колесо обозрения. Сбоку к парку примыкал ресторан «Москва», занимавший двухэтажную пристройку — продолжение ювелирного магазина «Нарус», чуть дальше был мост через Сарсен — горный сай, широко разливавшийся весной и полностью прекращавший свое существование летом. Здесь же, у моста, высилась другая новостройка — центральный универмаг — ЦУМ с прилепившимся к нему киоском «Дары природы».

Подумав, Тура зашел в ЦУМ. Внутри было тихо и сумрачно. Несколько человек, по-видимому, приезжие, неторопливо пересекали пустой зал-этаж.

Объявление у входа призывало посетить выставку-продажу шляп. Тура шагал вдоль витрины и читал названия моделей: 191 — «Вече», 219 — «Фигаро», 205 — «Верховина», «Старт», «Новинка»…

Тура подумал, что он может купить шляпу с любым звучным названием, и люди, знающие в этом толк, будут смотреть на него как на дикаря.

Последние 26 лет 3 месяца и 17 дней он мог надеть что угодно, кроме шляпы. Здесь, в Мубеке, сыщик в шляпе — это зрелище странное, как поп в галифе.

Не исключено, конечно, что, став пенсионером, он привыкнет ходить в шляпе, как привык к форменному пальто, введенному однажды взамен шинели, широкому — с клапаном несуществующего правого кармана, который и нужен был только затем, чтобы рука могла скользнуть в кобуру, висевшую тогда на поясе.

Тура вернулся на проспект, абсолютно пустой на всем протяжении.

Только на автобусной остановке изнывала от зноя молчаливая толпа. Такая же толпа медленно кремировалась на другой стороне улицы. У «Даров природы» шофер патрульной машины 13-47 разговаривал с мясником. В выгоревшей траве на разделительной полосе посреди проспекта шуршали суслики.

«Пак никогда не упоминал „Чиройли“… — подумал Тура снова. Он все время об этом думал. — И официантка, и повар заявили, что никогда не видели его раньше…»

От высотной гостиницы показался автобус.

«Удостоверения нет, — вспомнил Тура. — Сколько меня раз оштрафуют, пока я привыкну покупать билеты и компостировать?»

— Угрохали деньги, — сказал, ни к кому не обращаясь, желчный невысокий мужичок, которого Тура перед тем видел в чайхане. — Миллионы положили на небоскребы да на транспортные развязки, а чай попить негде…

Жена гладила в большой комнате. По стенам вились зеленые нити глициний. От груды выстиранного белья шел запах свежести. И ощущение прохлады. Тура любил, когда дома гладят белье.

В прихожей он снял и повесил на плечики пиджак, и только тут наткнулся на пустую петлю кобуры, и это прикосновение к легкому пустому кожаному футляру для оружия больно ударило в сердце — на мгновение он испугался, что пистолет потерян, еще не ушла многолетняя привычка. В следующий миг вспомнил, чертыхнулся и подумал, что теперь сам стал похож на эту кобуру — пустой, поношенный, никому не нужный. Он снял брючный ремень, стащил с него плечевые лямки кобуры и закинул ее на шкаф.

Услышав мужа в прихожей, Надежда выключила утюг, пошла навстречу. Ткнулась тяжелой грудью в подставленные ладони.

— Переживаешь? — спросила тихо.

Утром накоротке Тура успел рассказать ей о случившемся.

— Но Андрея все равно не оживить. Правда? Ты видел его?

— Да. Я с ним уже попрощался. Как Сайда?

— О чем ты говоришь? Я только от нее. Там сейчас Назраткулова с невесткой. Ты куда-нибудь сейчас заезжал?

— Выбирал себе шляпу. Сколько я знаю пенсионеров, все в костюмах и шляпах.

— У тебя и костюма нет. К Алишеру на свадьбу одеть нечего.

— Теперь уже неважно.

— Ну что ты ешь себя? Ты такой молодой и уже можешь не работать. А мне еще трубить и трубить. Ну хочешь — уедем к моим родителям! — Это было ее давней мечтой. — Лес, зелень. Осенью полно грибов. Дожди. Никакой жары. А захочешь работать — в Можайске рабочие руки всегда нужны. Можно в Поречье устроиться. Поближе.

— А жить?

— У наших! Дом ведь большой, свой. Места хватит… — Она не отпускала его, прижимаясь все сильней. Тура невольно взглянул на часы, она перехватила его взгляд: сын был в городском пионерском лагере, скоро должен был возвратиться. — Сколько раз они нас приглашали!

— Ты забыла, — Тура осторожно отстранился. — У нас, узбеков, не принято двум мужикам жить в одном доме. Хозяин должен быть один. Меня засмеют друзья.

— Один из них уже звонил.

— Кто?

— Силач.

— Валька Силов! — удивился Тура.

— Ну да, Силов, — спокойно сказала Надежда, будто ничего особенного не было в этом звонке — подумаешь: звонил пять лет назад, теперь позвонил сегодня. Кто считается? Тем более что жил он здесь же, в милицейском доме, в соседнем подъезде.

— Валька уже знает про меня?

— Весь дом знает.

— Что-нибудь просил передать?

— Нет. Спрашивал — как ты?

— А что — как я? Я — в порядке. Завтра у меня занятия в университете правовых знаний, — сказал с усмешкой Тура.

— Ты же больше не работаешь!

— Какая разница! Я в уголовном розыске не работаю…

Надежда отодвинула его от себя на длину вытянутых рук и, полыхая своими разными глазами — один зеленый, другой синий, —:

— Я живу с тобой пятнадцать лет. Но все равно не понимаю…

— Спроси — объясню, — с готовностью согласился Тура.

— Убили твоего друга, тебя самого вышибли с работы. А ты собираешься к своим недоумкам в университет — объяснять про косвенные доказательства. Как это можно понять?

Тура прижал ее к себе и тихо, ласково, почти шепотом сказал:

— Я давно чувствовал, что им нужен только повод освободиться от меня. Это рано или поздно должно было случиться…

— И что?

— А то, что в моей служебной аттестации написано — «лично скромен». Это неправда…

— Почему? Уж кто тогда скромен, если не ты?

— Слушай, что говорю. Кроме тебя, нет на свете человека, которому я мог бы это сказать. Это ошибка! Я только внешне скромен. Я бы сказал — скован. Это недостаток воспитания. Я воспитанный человек — он всегда одинаково раскован. Даже с незнакомыми людьми. Я вовсе не скромен — во мне, видимо, бушует огромная тайная гордыня…

— В чем? В чем она выражается?

— В самомнении. Помнишь, пишут на циферблатах часов — «на 17 камнях». Я думаю о себе, что я — анкерный камень, незаметный, нерушимый камешек, на котором закреплен механизм. Если эти камни расшатаются и выпадут, часы можно выбрасывать. Я хочу быть анкерным камнем, и я не дам себя просто так выковырнуть…

Надежда снова посмотрела на него, и глаза ее наполнились слезами боли, досады и любви:

— Эх, ты, Турень-дурень! Любимый мой дурак… Ты знаешь, что тебя за глаза называют «нищий начальник»?