Аугусто не нужно было кровопролитие. Единственное, чего ему хотелось, — малость унизить, обозлить и развратить ощущением бессилия всю куаферскую братию. Как бойцов он куаферов ни в грош не ставил и поэтому ждал от них, а особенно от Федера, лишь возмущенных, но все-таки просительных заявлений.
Захват гексхузе вызвал ответную реакцию уже минут через пять. На страшных боевых машинах к месту события прибыло множество мамутов, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы по счастливой случайности Федер не появился немного раньше них.
— Только тихо! — до невозможности обеспокоенный, орал он куаферам, победно глядящим на него из окон. — Только не отвечать! Я все улажу! Сидите тихо, прошу!
Повезло им еще и потому, что Аугусто в тот момент был только-только сексуально удовлетворен сразу тремя амазонками. Когда ему всполошенно сообщили о происшествии, он просто хмыкнул — вот идиоты! У Аугусто просто не осталось к тому моменту сил для немедленного решения. Поразмыслив, он понял, что отмщение в данном случае излишне и куаферов следует, пожурив, простить, обратив тем самым акт прощения себе на пользу. Он составил грозный меморандум, основной смысл которого сводился к тому, что куаферы уже по своей природе суть неуправляемые бандиты, а потому к ним на весь период пробора необходимо приставить надежную охрану.
На самом деле никакой особой охраны Аугусто, конечно, приставлять к куаферам не собирался, тем более к самым из них опасным коррект-куаферам, основная работа которых находится на неосвоенной территории. Это было бессмысленно и нереально. Аугусто считал, что простого присутствия в лагере стольких вооруженных мамутов более чем достаточно. Единственное, чего он хотел добиться своим меморандумом, — поставить Федера и всю его команду в положение, при котором куаферы становились стороной заведомо ненадежной, а самого себя показать человеком, принужденным внешними обстоятельствами к жестоким мерам воздействия, но сердцем их не желающим. Причем этого ему хотелось достичь даже не столько ради своих тайных планов на будущее, сколько для того, чтобы куаферы думали о нем с большей симпатией, чем сейчас. Он совершенно всерьез хотел им понравиться.
И когда разъяренный Федер ворвался к нему за объяснениями — и по поводу конфликта с гексхузе, и по поводу последующего меморандума, — Аугусто ему сказал:
— Вы знаете, Федер, я просто-таки начинаю бояться ваших людей. Мне говорили раньше, что куаферы — неуравновешенные личности, склонные к неспровоцированному насилию, но я почему-то не верил. Видимо, я не верил потому, что лицом к лицу встречался лишь с цветом куаферства, с людьми вроде вас. Нет, дорогой Федер, — здесь Аугусто картинно встал и, заложив руки за спину, начал неспешно прохаживаться по комнате, — я не могу этого допустить.
— Чего?! — заорал Федер, давно уже заработавший, по собственному мнению, право на истерику перед Аугусто. — Чего это вы не…
Аугусто скорбно нахмурился и предостерегающе поднял ладонь.
— Простите, но я не договорил. Я не могу поставить все будущее этой, а может быть, и других моих планет в зависимость от настроения неуравновешенных насильников. Я вынужден как-то защититься. Я не хочу… посмотрите мне в глаза! — Аугусто с видом отчаяния приложил руку к сердцу. — Я не хочу менять вашу команду. Вы можете мне не верить, но я действительно этого не хочу. Причем в куда большей мере, в какой не хотел уничтожать этих Несчастных неудачников — служителей космопола, случайно обнаруживших нашу с вами Ямайку. Потому что мы провели вместе на небольшом кусочке с таким трудом расчищенной земли не один месяц, потому что я сжился с куаферами, как и с вами, потому что люди эти в моих глазах очень часто бывали достойны восхищения. Собственно, если отбросить моральную сторону вопроса, если на секунду забыть, что в этом печальном инциденте ваши куаферы выступили против моих людей и двоих убили, то и здесь они также достойны восхищения. И… послушайте… мне очень трудно принять единственно правильное решение — уже не говоря о том, что это затруднит мою собственную работу.
Федер отвечал убедительно, напористо и требовал своим куаферам нормальных условий для работы. Однако Аугусто был хотя и мягок, но неуступчив. В конце концов договорились они так: никакой охраны и даже видимости ее Аугусто к куаферам приставлять не будет и никаких мер наказания за убийство двух мамутов тоже не применит. Федер же обеспечит дополнительные гарантии добросовестного пробора со стороны куаферов, «потому что, как я слышал, дорогой Федер, они не очень-то с вами готовы пока соглашаться, и даже наоборот. С этим надо покончить, дорогой Федер». Плюс к тому Федер, оставляя за собой право по своему усмотрению и на сколь угодно серьезном уровне готовить партизанскую войну против Аугусто, тем не менее берет на себя обязательство сообщать не менее чем за день о любых диверсионных актах, подготавливаемых его людьми против людей Аугусто «в рамках коллективной куаферской кампании против ваших, извините, бандитов». Ни Федер, ни Аугусто не взяли на себя, естественно, ответственность «за спонтанные проявления неприязни с той и другой стороны».
После четырехчасовых переговоров Федер со странным чувством удовлетворения и одновременно опасения на эти условия согласился. Теперь ему оставалось сделать самое сложное — не вводя куаферов в курс всех обстоятельств, убедить их делать пробор добросовестно. Единственное, о чем он попросил Аугусто дополнительно, было чтобы гексхузе находился в оцеплении мамутов вплоть до его, Федера, специального условного сигнала по связи мемо.
Он пришел домой, в специально выращенный для него и Веры коттедж. Ей там очень понравились узоры на стенах, а ему — три выхода с вишневыми дверьми и один потайной. Не говоря Вере ни слова, он побрился, принял душ, надел парадную форму с белыми наплечниками. Вот тут уж никто не знал, что они не фальшивые — белые наплечники в куаферской службе имели только парадное значение, даже запрещено было специальным указом эти наплечники заменять настоящими, но Федер указом пренебрег. Затем он выпил с таинственным видом чашку коровамилкджюс, кивнул Вере, не ответив ни на один ее вопрос, и отправился с визитом в гексхузе.
Там его поджидало настороженное молчание. Куаферы уже не равнодушно, а злобно смотрели на своего командира, чему Федер втайне обрадовался, потому что равнодушие — куда больший враг для убеждающего, чем злоба.
Для начала он приказал собраться всем. Тут его ждала еще одна радость — куаферы подчинились. Не здороваясь, не улыбаясь, он осмотрел собравшихся — не как начальник, пытающийся разобраться в психологическом состоянии подчиненных, но как эпидемиолог, ищущий хоть у кого-нибудь симптомы опасной болезни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});