застигнутых шквалом тех же самых скрипунов и других чаек с поломанными крыльями...
Много работы у молчунов. И сделают они ее быстро, без суеты и криков. Знают эти птицы: всем хватит еды. А управится стая, так сразу же улетит дальше — в те края моря, где шторм гуляет. Молчуны знают, куда им лететь.
Руснак глядит в море. О том, что волнение идет на убыль, знает наверняка, потому что, за целый, считай, уже прошедший, день всего один раз взметнулся фонтан над Китом.
Руснак даже свыкся с невероятным в начале этого шторма событием. Кит никогда не появлялся весной. Какой бы шторм ни случался. Время Кита — конец или начало года. Самые холода — его время. Так было всегда. И вот на тебе. Такой себе обычный шторм, первой грозы волнение... В старые времена случись, паника бы началась... Народ побережный — суеверный. Теперь времена иные. Хотя соседка выбегала — было дело — спозаранку; оглядываясь, выскочила на берег с иконой. Видать, Жменя давно к сетям не шастал. Надумал в штормец сходить, вот она и засуетилась, соседка. Неужели не испугаются Кита? Руснак все ночи напролет глаз не сомкнул, стерег момент, когда же сосед на разбой выйдет. Руснак решил наконец. Жестокое дело замыслил. И дождался своего часа. И не потому, что Жменя бахвалился несчетно раз, что не взять его Руснаку, мол, неуловим Жменя, а коли так, значит, и чист, никакой он не браконьер, а мирный побережный житель. Говорит Жменя так, а глаз его черный косит в сторону хаты Руснака, и все понимают: действительно Жменя — дока в разбойном рыбопромысле, такому нипочем даже сам Руснак — этот неутомимый сторож Досхия. Нет, не обида питает Руснака терпением, не страсть взять с поличным неуловимого Жменю во что бы то ни стало именно на этот раз. Руснак знает, что взять его можно. Но разве изменится что-то после этого? Заплатит Жменя государству деньги, купит новую лодку и мотор к ней, сплетет новые сети-аханы и опять выйдет на свой верный промысел... Брать Жменю марно[1]. Уничтожить соседа настал час — так решил Руснак окончательно. Утопить Жменю — тем самым избавить море раз и навсегда от этой ненасытной пиявицы. Грех? Что же, такие грехи не самые тяжкие... Так решил и считает Руснак — этот старый страж моря.
От оконца он не отходит. Все глаза проглядел и не зря — чует. Чует его сердце: пойдет в последнюю ночь шторма сосед к ахану за краснюком. Не побоится Кита, потому что давно Жменя знает: Кит — это сказочка из прошлого. Сейчас верят ей разве что выжившие из ума старухи, разве что ребятишки-мальки пугаются ее.
Гудит Досхий. Первая гроза над ним отбушевала. Как раз под грозой и фонтан поднялся. Руснак вздрогнул, увидев его. Тут же следом подумал, что померещился ему этот фонтан. Только подумал так, как столб воды, словно от глубинной бомбы, поднялся посреди залива. Потом еще несколько раз в течение шторма кидал в небо воду Кит-Штормяга. Так в простонародье прозвали его. Ученые по-своему называют это явление. Так повелось, что у народа одно понятие о природе, а у науки другое. А кто прав, кто ближе к правде — не Руснака дело. Ему надо море беречь, живность в нем от всякой, вроде Жмени, нечисти охранять. Стар Евграф Руснак. Всю зрелую жизнь отдал морю Досхийскому, много пользы от Руснака было. Неизмерима та польза. Так думается старику, пока не вспомнит он о Жмене. Жменя на нет сводит всю жизнь Руснака. Перечеркивает Жменя смысл этой жизни.
А то, что зафонтанировал Кит-Штормяга в неурочный час, еще большее утвердило Руснака в решении: Жмене ни на земле, ни на воде не место.
Ближе к полуночи, убаюканный успокоившимся сердцем, решившейся окончательно душой, задремал Руснак, сложив костистую, некрасивую даже в седине голову на руки. А руки длинные, мосластые, руки рыбака или земледельца, легшие на подоконник, они как бы сами учуяли, что Жменя спускает лодку... Они и разбудили хозяина своего беспокойного.
«Давай-давай, бандюга, спускай скорлупку... Эге, да ты не один... Жаль, что не один. Значит, пока что оберегает тебя судьба! Банда, ворюга, вредитель... А какому бесу ты нужен? Видно, какому-то надобен, для его проказ и надругательств над делами людскими...»
Руснак дождался своего момента. Жменя и сообщник подручного себе подобрал, опыт передает — выгнали лодку подальше от камней и уже в заливе запустили двигатель. Мотор чуть слышен. Прибой хорошо звуки глушит, но Руснак слышит, что работает двигатель на лодке Жмени натужно, а это значит, что волна в заливе еще мощна, а Жменя ведет лодку против нее.
Руснак решил идти на байде. И мотор мощнее, стационарный, и на воде такая лодка устойчивее, нежели самодельный катерок. Спускался по тропке не спеша. Море кипело. Но Руснак знал, что это последние часы волнения. Море пахло сладко, как трава молодая на холмах, потому что там открыта она солнцу. Жменя вряд ли слышал и видел море и на этот раз. Жменя моря не видит. Он идет в него, видя и слыша не его, а Руснака: инспектор спит, болеет, уехал к начальству... Жменя, спроси его, не знает, что море пахнет не только рыбой или опасным промыслом... Эх‑х, ты! Прожить у моря всю жизнь и не вдохнуть его воздуха свободно, как добрый побережный житель! Собачья жизнь, думает Руснак, запуская на полную мощь двигатель байды. Он не боится спугнуть Жменю. Он знает, что тот уже далеко и слышит сейчас лишь голоса уставших воды и ветра...
Руснак шел наугад. Он примерно знал возможное место Жменевой ставки. Однако старый сторож Досхия малость просчитался. Вот лодка Жмени. Помощник веслами удерживает ее носом к волне, а Жменя, перегнувшись через пологий борт, выбирает ахан...
Руснак просчитался. К тому же темно, да и волнение крепковатое. Тяжелая байда инспектора на всем ходу ударила в борт Жменевой лодки. Хрустнуло дерево, заорал помощник. Верно, он от испуга — зеленый воришка, за жизнь испугался. Жменя орать не мог. Он всегда начеку: заорать — значит выдать себя, по голосу ведь узнает Руснак.
— Ты что-о-о! — кричал помощник уже из воды. Лодка Жмени перевернулась и уже тонула. — Батя-я! Ты что-о-о?
Руснак, сделав круг, заглушил двигатель. Нет, не обознался. К байде вразмашку, выскакивая из волны чуть ли не по пояс, плыл Павел. Следом,