Читать интересную книгу За секунду до взрыва - Екатерина Польгуева

– Ну вот, плачу я и твержу сквозь слезы: «Папа, пусть Санта заберет это ружье, все равно я не могу его сам заряжать, пружина слишком тугая. И вообще я игровую приставку у него просил, «Суперальбин», как у Роберта». Кстати, меня ведь и Альбиносом тогда прозвали не только из-за волос, а из-за того, что я прямо фанатом этой игры был.

Зачем мне, говорю, музыкальное ружье, я уже не маленький. А отец улыбается и плечами пожимает: «Ну какой же большой, если из-за ерунды всякой плачешь. Да и вообще, не понравился подарок Санта-Клауса, у него и проси поменять. А я тебе не волшебник!»

– А что за музыкальное ружье? – удивилась Милка.

Томас взял еще кусок так называемого копченого мамонта (на самом деле, свинины, приготовленной на вертеле) и начал неторопливо и даже как-то обстоятельно жевать. В этот момент он ужасно смахивал на Деда, который ест так же неторопливо и обстоятельно, будто боясь недожевать хотя бы один, самый маленький кусочек, упустить самый малоразличимый оттенок вкуса. Вот они оба и жевали в унисон, будто маршировали: раз-два, раз-два.

Мне мамонта уже не хотелось, да и Милка явно наелась. Она нетерпеливо дернула Томаса за обтрепанный рукав свитера, повторила вопрос:

– Что за музыкальное ружье?

Томас так же неторопливо, как ел, вытер рот салфеткой, стилизованной под черный пиратский флаг с черепом и костями, и продолжил:

– Были тогда, а точнее, где-то за год до этого в моде такие игрушки. Детское ружье, которое заряжалось ну вроде как пробкой, что ли. И вот когда эта пробка выстреливала и во что-нибудь попадала, то начинала мигать и переливаться разноцветными огоньками и играть мелодии, причем почти всегда разные.

– О, у меня такое было, – Дед так обрадовался, словно они с Томасом общего знакомого случайно обнаружили. – Когда мне шесть лет исполнилось, я буквально выклянчил его у отца!

– А мне-то уже девять исполнилось. И никогда я о таком ружье не мечтал, да и пружина же, говорю, слишком тугая для меня. Может, брак какой-то. Сел я в подъезде у открытой форточки, где всегда подарки у Санты заказывал, и стал просить: милый Санта, поменяй мне, пожалуйста, ружье на компьютерную приставку, очень тебя прошу.

А тут, как назло, Гачик из соседней квартиры. Я даже не заметил, как он потихоньку подкрался и слушал мои мольбы. Ему тогда лет пятнадцать уже было. В общем-то неплохой пацан, только шпана. И смеялся чудно: «га-га-га», по любому поводу. Потому и Гачик. Вот и тут заржал: «Га-га, Томи-младенчик, Томи-Альбиносик, до сих пор, бедненький, в Санта-Клауса верит, игровую приставку у него просит! А того и не знает, что у его папочки нету денег на приставочку для сыночка. Хочешь, я у тебя ружье куплю за пять марти, Томи-младенчик? И будешь гулять на эти деньги две недели».

К столу нашему, единственному во всем зале занятому, подошел сам хозяин, одноглазый Майк.

– Может, юные господа желают что-нибудь еще? – с насмешливым полупоклоном спросил он, обращаясь ко мне.

– Может, и пожелают, только попозже, – отрезала я.

Майк снова усмехнулся в бороду, которая, кстати, была настоящая:

– А нельзя ли вас попросить чуточку прикрыть эту замечательную штору?

Только тут я заметила, что, видимо, Милка, которая сидела в углу у окна, подняла угол шторы затемнения (темно-синей, тоже с черепами), приоткрыв заляпанное подтаявшим снегом окно. Снаружи еще не было темно, сизые сумерки лишь сгущались. Я видела пустую заснеженную улицу, протоптанную, наверное, нами, тропинку к деревянной лестнице в «Таверну на чердаке», тяжелую дощатую дверь на втором этаже и колокольчик из позеленевшего металла, который звякал, когда дверь открывали.

В зале оказалось гораздо темнее, чем на улице. Электрических ламп не было (может, теперь, когда «трудные времена», а может, и никогда – для создания образа). Только два старинных фонаря над барной стойкой: газовые, что ли, или керосиновые? На каждый занятый столик (из черных щербатых досок, казавшихся древними) ставили подсвечник с горящими свечами. Сейчас свечи были только на нашем столе, и мы оказались в неровном пятне дрожащего, уютного света, тогда как остальной зал пребывал в полном мраке – время главных посетителей еще не пришло. Вряд ли этот мерцающий огонек мог разглядеть с улицы даже самый глазастый или вооруженный супероптикой наводчик. Но Дед отреагировал моментально.

– Действительно, непорядок, сэр Майк, – сказал он, задергивая штору. – Исправимся, сэр Майк, и больше не будем нарушать законы военного времени.

Одноглазый Майк вновь улыбнулся и отошел. Дед, который наконец доел свою мамонтятину, блаженно откинулся:

– Фу-х, давно так не обжирался. Да нет, наверное, вообще никогда. – Он хлебнул из своей кружки «Кровавой Мэри», в которой кроме томатного сока, перца и других каких-то специй больше ничего не было. Но всякий раз, когда заказывали этот ржавого цвета коктейль, мы с Дедом чувствовали себя пьяными. По крайней мере, так мы думали до этого дня.

Дед принялся за «бледную поганку под маринадом» (на самом деле – грибной жульен), а Томас, который уже со своей «поганкой» расправился, продолжил:

– Не знаю, что тогда со мной случилось, но я очень разозлился на Гачика. Может, из-за «младенчика». А может потому, что в глубине души и сам уже не верил в Санта-Клауса. А все-таки очень хотел верить. Потому что если нет Санты, то и все Рождество уже какое-то… Ну, вроде как и не Рождество. И еще я совершенно точно знал, что музыкальное ружье в «Детском мире» стоит не пять марти, а целых двенадцать. Так что подлый Гачик хотел меня надуть. А игровая приставка, та, о которой я мечтал, стоила целых тридцать. Значит, Гачик был прав, что у моего отца на нее просто нет денег. И это почему-то казалось самым неприятным. Но такой гадкий расклад был возможен, только если не Санта подарил мне ружье. А если Санты вообще нет? От этих мыслей у меня прямо закипело внутри. Тогда я закричал: «Гад ты, Гачик, сволочь и обманщик! А Санта-Клаус все равно есть!» И ткнул его ружьем своим прямо в живот. Он аж пополам перегнулся. Наверное, не от удара, а от удивления, что такой микроб, как я, посмел против самого Гачика пойти!

– Бесстрашный юный Томас-Альбинос расправляется с хулиганом! – улыбнулась Милка.

– Как же, бесстрашный! Я от ужаса так дунул! Два квартала пробежал, прежде чем опомнился. Ну и дальше плетусь, дождь, лужи, ботинки уже все промокли. Ничего себе Рождество! А сам уже с нашей Рыбной улицы на Медную давно перебрался, к мосту подхожу. Я ж мелкий еще был, из Заречья в одиночку ни разу не выбирался.

– А как же в школу? – удивился Дед.

– Так я в нашей гимназии только с пятого класса, а до того в соседнюю с моим домом ходил. Вот мы с Милкой вместе там учились, в параллельных классах. Она ведь с Медной.

Милка кивнула, а Томас продолжил:

– Вот иду я и думаю: осталось только мост перейти, и тогда уж мне полный конец настанет. Мать узнает, уши надерет так, что никакому Гачику не снилось. А ей обязательно кто-то скажет, верняк, какая-нибудь старушенция увидит, а потом к моей мамочке: «Ах, госпожа Нада, ваш Томми такой самостоятельный, один в Город ходит!» Моя мама такой самостоятельности не прощает. Все боится, что с дурной компанией свяжусь. Ах, заречная шпана, испортят мальчика! Оттого и в гимназию меня устроила.

– Так и не шел бы через мост, никто ж не заставляет.

– А охота пойти. Ну в кои-то веки один все Заречье прошел. У нас ведь как считалось? Сходил один в Город – значит, взрослый уже. В общем, хоть и трусил, а пошел бы обязательно. Но тут ушастый Макс, как из-под земли, передо мной появился, – Томас замолчал и поглядел на Милку.

Я вдруг заметила, что его белые волосы потемнели от влаги. Не то растаял прилипший к ним еще на улице снег, не то он вспотел, хотя в «Таверне» было совсем не жарко. И поняла, что никогда больше не буду называть его Альбиносом, даже про себя…

– Милка, ты ведь его знаешь, Макса? Ну, то есть знала. Его в прошлый понедельник, в той, разбомбленной пятиэтажке плитой придавило. Насмерть…

Томас прикусил губу, я даже подумала, что он заплачет. Но нет, он сдержался и снова начал рассказывать:

– Так вот, появляется Макс, и спрашивает: «Ты чего ревешь?» А я все это время реветь и не переставал. Ну, я ему о ружье, о «Суперальбине», о треклятом Гачике. И тут выяснилось, что Макс как раз о таком ружье целый год мечтал. А Санта ему какой-то дурацкий кукольный театр подарил. Давай, говорит, махнемся: ты мне ружье, раз оно тебе без надобности, а я тебе театр.

Сперва-то я сомневался: куклы – это тебе не компьютерная приставка. Но Макс меня к себе затащил, и я сразу понял, что театр – это действительно не приставка. Потому что театр этот был как… чудо. Да, по-другому не скажешь. Зеленя такая ширма, довольно высокая, и куклы: маленькие на три пальца надеваются, побольше – на всю ладошку. Чиполлино, Пиноккио, Пьеро, Страшила, – кого там только не было. И еще декорации. Из картона, фольги, какого-то пластика. Я увидел – и все. Макс получил ружье, а я – свой театр. Вот, думаю, дурак, такое сокровище за глупый пугач отдает. Но у каждого, видно, своя мечта. Мы с Максом театр в коробку собрали и потащили ко мне. Вдвоем, коробка-то не маленькая. И тяжелая. Я уже ничего не свете не боялся. Подумаешь, какой-то Гачик! Он, кстати, и не тронул меня потом. Сказал, что уважает таких отчаянных малых. А сам на представления к нам приходил почти всегда, хотя и говорил, что это малышовое развлечение.