Послышался тихий шелест лопастей — патрульный электролёт завис над южной частью периметра. Алекс замер, быстро потушил фонарик и укрылся за развалинами кирпичной стены. Блуждающий луч прожектора, спугнув стайку летучих мышей, скользнул над головой. На мгновение полоснул по выщербленной кладке заброшенного перрона, сверкнул глянцевым металлом монорельса и скрылся за крышами модульных многоэтажек.
Алекс, наконец, вспомнил — снег всё же выпадал этой зимой. В самом начале, в первых числах декабря. Даже не снег, а снежный туман. Жёлтый, почти золотой с красноватым оттенком, и таял, пронизанный солнечными лучами, не достигая земли. Больше до конца зимы снега не было. Обычно слякотные зимние месяцы и в этом году выдались на редкость дождливыми, и неестественно солнечный март торопливо высушивал оставленные унылой зимой, изрядно надоевшие лужи.
Алекс принюхался — обычный запах сырости и холода. Трупный он не спутает ни с чем. За три года в пустыне запах мертвечины въелся в кожу, впитался в ноздри, стал частью жизни. Палящее, разъедающее мёртвую плоть солнце и трупы, которые некуда хоронить. Многокилометровые массивы солнечных батарей, почти каждую ночь подвергающиеся нападению диких племён сплошь усеяны их гниющими трупами. Как он скучает по снегу.
— Стой, где стоишь, — послышалось за спиной.
Что-то острое уткнулось под лопатку.
«Новая куртка», — подумал Алекс.
— Ты кто? Фильтрационщик?
— Будет фильтрационщик один по ночам шастать, — рядом хихикнул грубоватый бас.
— Тоже верно, — просипели сзади, сильнее надавив на нож.
— Аккуратней, — спокойно произнёс Алекс, — я гражданский. Ищу Вонючку и Пузыря.
Глава 8
Серый от въевшейся пыли потолок. Такая же серая стена. В тёмной оконной нише бьётся муха. Она пытается разбить стекло и выжить. Но стекло не поддаётся, усилия насекомого тщетны и память снова и снова возвращает Марка на место взрыва.
Он лежит в луже крови и медленно приходит в себя. Сколько же он пробыл так, без сознания? Прикасается рукой к затылку, смотрит на ладонь. Она вся в волдырях и в крови. Боли нет, он просто не чувствует своих рук.
Он с трудом поднимается на колени. Голова кружится до тошноты. Его рвёт чем-то жёлтым прямо в кровавую лужу. Мокрые от крови куски обожженной кожи свисают грязными сосульками. С них в лужу блевотины размеренно в такт дыханию капают чёрные капли. Жутко трещит голова. Ноет плечо.
«Я живой?» — первая мысль.
Когда тошнота проходит, он поднимает голову и осматривается. В вечерних сумерках видит мрачную подворотню. Он лежит у обгоревшего мусорного контейнера, недалеко от груды строительного хлама. Рядом большие чёрные пакеты и пустые пластиковые банки из-под краски. У другой стены темнеет бетономешалка. За ней строительные леса и картонные коробки, заботливо сложенные в аккуратную пирамиду.
«Где я?» — вторая мысль.
— Сюда! — слышно сзади.
Он пробует повернуть голову на голос. В ноздри ударяет едкий запах горелого мяса. Снова накатывает тошнота, и его опять рвёт. Проблевавшись, он пытается вытереть лицо рукой. Лицо жжет. От прикосновения на обожжённой коже лопаются волдыри. Нос забит рвотой, и Марк тяжело дыша, жадно хватает воздух ртом. В луже появляется чья-то тень. Свет фонаря подкрадывается сзади, целится прямо в сгорбленную спину. Луч приближается, и тень приближается тоже. Сначала длинная, размытая она быстро становится короткой и чёткой. Слышны шаги. Их глухой стук сливается с ударами сердца.
Сверху нависает тёмный силуэт. Его не видно, чувствуется спиной. Человек направляет фонарь прямо в лицо.
— Посмотрите сюда! — кричит кому-то тот, что с фонарем.
Опять слышны шаги. Быстрые, но не чёткие, сумбурные, прерывистые.
— Реанимационную бригаду быстрее!
— Уже вызвана.
Ему знаком этот голос. Определенно он уже слышал его где-то — этот низкий приятный баритон.
Пытается встать, но безуспешно. Луч фонаря медленно сползает с лица и устремляется вглубь тёмного двора.
— Он бежал оттуда?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Да. Выпрыгнул из окна.
— Он все время был внутри? Как так случилось?
— Надо поднять, — ещё один голос.
Марк с трудом поднимает голову и видит перед собой три тёмных фигуры. Луч фонаря скользит по подворотне, освещая ободранные, изрисованные стены. Вырывает из темноты вентиляционные люки, бетономешалку с коробками, дымящийся мусорный контейнер и снова останавливается на нём.
— И всё же, его надо поднять, — повторяет подошедший, и берёт за плечи.
Пронзительная боль сковывает всё тело.
— Не… надо, — он пытается возразить, но получается лишь несвязное мычание.
Нестерпимо гудит голова. Его держат под локти почти навесу, и в таком положении несут к стоящему неподалёку белоснежному реанимобилю. Ноги висят, едва касаясь асфальта носками ботинок, голова болтается на груди.
— Сюда! — слышно рядом.
Мимо мусорного контейнера во двор, туда, где из окна первого этажа полыхает пламя, бегут люди. Вдали визжит сирена пожарной машины.
Его укладывают на носилки, и заносят в салон микроэлектробуса. Он закатывает глаза, еле удерживаясь в сознании. Кружится голова, и тошнота опять подкатывает к горлу.
— Похоже, ожоги лица и рук третьей степени, — слышит хриплый голос над собой.
Он опять размыкает тяжёлые веки. Перед ним человек в белой рубашке с болезненно-красным лицом. В слабом свете фонаря, на фоне белого его изъеденное морщинами лицо кажется багровым. Человек готовит шприц.
— Кто я? — тихо спрашивает он.
Краснолицый поворачивается и смотрит сквозь него. Затем молча, без единой эмоции, закатывает штанину и спиртом протирает кожу у щиколотки.
— Почти покойник, — устало говорит краснолицый знакомым Марку баритоном и вонзает иглу в пульсирующую вену.
— Тебя уже нет, — последнее, что он слышит, погружаясь в пустоту.
Откуда-то вспомнилось: «Ничего не бойся. Только ты настоящий, всё вокруг лишь твоё воображение».
* * *
«Гони от себя страх подальше. Что думаешь, то и случается», — так Марку в далеком детстве часто повторяла его бабка Тася — потомственная колдунья. Прямо не говорила, намекала:
— Вон идёт, — тихо шептала, сидя на лавке у калитки. — Ай-яй-яй, совсем плохой. На ногах кандалы, и руки связаны.
— Бабушка, где ты видишь кандалы и верёвки? — удивлялся маленький Марк, рассматривая проходящего мимо начальника районной заготконторы.
— Вижу внучок, всё вижу, — бормотала бабка, причмокивая высохшими губами. — Вон, в грудь страх колом вбит. Украл много, вот и боится, что посадят. Да только он давно страхом связанный. Мертвая жизнь. Не для того человек живет.
Через неделю начальника заготконторы арестовали за растрату. Может права была бабка, может нет. То были суровые годы «чистки».
Нахлынули воспоминания. Марк отчетливо вспомнил год, проведенный в далекой северной деревне у бабы Таси. Вспомнил, что именно тогда чрезвычайно привязался к ней, полюбил всем своим маленьким детским сердечком.
Жила бабка на самом краю села у оврага, в бревенчатой избе с земляным полом довоенной постройки. И была известна в округе как чёрная колдунья. Это Марк сейчас понимал — колдуны не могут быть ни чёрными, ни белыми. Они просто «оттуда» и всё. Но обычным людям свойственно превращать всё непонятное в мистику, окрашивая в чёрный цвет. Особенно жителям далёкого североморья.
По селу ходили слухи, что вся нечистая сила, которая помогает бабе Тасе в колдовском её ремесле, как раз и живет в овраге возле избы. Кто-то даже видел, как по ночам она, эта нечистая сила, пробирается через крохотное окошко внутрь бабкиного сруба и оттуда начинает доноситься вой, хохотание, скрежет и воронье карканье. Чтобы покончить с этими антиобщественными слухами, местный староста даже пытался засыпать овраг, для чего выписал из района экскаватор. Но, то ли сам передумал, то ли люди отговорили, но овраг так и остался нетронутым. Ведь помогала баба Тася селу больше чем пугала его.