Читать интересную книгу Дафнис и Хлоя - Лонг

Хлоя убежала в лес, смущенная и напуганная шумной толпой. Дафнис остался, с длинношерстым козьим мехом на плече, с новым мешком у бедра, держа в одной руке свежие сыры, в другой — молочных козлят. Если это правда, что Аполлон хранил стада Лаомедона, то бог Солнца был конечно таким, каким тогда явился Дафнис. Он не молвил ни слова, только щеки зарумянились, — склонился и поднес подарки.

— Господин, — произнес Ламон, — этот юноша пасет твоих коз. Ты дал мне пятьдесят маток и двух козлов; теперь у него сто коз и десять козлов. Посмотри, какие они жирные, какая у них длинная шерсть, и нет ни одного сломанного рога. Он приучил их к музыке: они все умеют делать по звуку свирели.

XV

Клеариста пожелала видеть, как они слушаются музыки. Она велела Дафнису поиграть козам на флейте, как он это обыкновенно делает, и обещала за труд новую тунику и сандалии. Дафнис усадил присутствовавших, как зрителей в театре и, стоя под ясенем, вынул из мешка свирель и сперва заиграл слабо, чуть слышно. Козы насторожили уши, подняли головы. Потом — сильнее, как бы приказывая им пастись, и они начали щипать траву, склонив головы к земле. Затянул сладкую, нежную песню, и они сразу улеглись на траве. Извлек из флейты несколько острых пронзительных звуков, и они шарахнулись, побежали к лесу, как будто увидели волка. Но только что послышалась призывная песня, — вышли из рощи и радостно вернулись к его ногам. Слуги с большею точностью не исполняют приказаний господина. Все удивлялись, но в особенности Клеариста, которая поклялась, что не забудет подарков, обещанных красивому пастуху, так хорошо играющему на флейте. Потом вернулись домой обедать и, после трапезы, господа послали Дафнису лакомых кусков.

XVI

Дафнис разделил угощение с Хлоей, радуясь неведомому вкусу городских блюд, и думая теперь уже с большею надеждою о том, как бы получить согласие господина на свадьбу с Хлоей. Гнафон, после всего, что видел и слышал, решил, что жизнь потеряет для него цену, если он не будет обладать Дафнисом, улучил удобную минуту, когда Астил гулял в саду, повел его к жертвеннику Вакха, облобызал ему руки и обнял ноги. Молодой господин спросил, что это значит, и велел открыть все, поклявшись исполнить его желание. Тогда нахлебник воскликнул горестно:

— О господин, погиб, погиб твой бедный Гнафон! До сих пор всю жизнь я любил только есть и пить, клялся, что в мире нет ничего лучше доброго старого вина, предпочитал твоих поваров всем Милетским отрокам, — и что же? Меня уже ничто не радует, кроме Дафниса. Я не могу прикоснуться ни к одному из тонких блюд, которых ныне каждый день готовят такое множество — мясов, рыб, медового пироженого. Мне хотелось бы сделаться козою, щипать траву и листья, чтобы слышать его флейту, и чтобы он водил меня на пастбище. Спаси твоего Гнафона, сжалься над ним! А не то, — клянусь великими богами, — в последний раз наполнив себе чрево явствами, возьму я нож и зарежусь у двери Дафниса! И ты больше никогда не будешь звать меня своим любезным, маленьким Гнафоном, как всегда зовешь меня, лаская.

XVII

Блюдолиз заплакал и обнял ему ноги. Увидев это, Астил не мог победить жалости, тем более, что знал, по собственному опыту, страдания любви. Обещал выпросить Дафниса у отца и увести его в город, в качестве собственного слуги, для того, чтобы отдать его Гнафону. Потом, желая подразнить шута, спросил, как ему не стыдно вздыхать о козьем пастухе, сыне простого земледельца. И нарочно притворившись брезгливым, выражал свое отвращение к дурному запаху козлов. Гнафон, как человек, изучивший все басни за обеденными столами, — не без некоторого остроумия, ответил ему за себя и за Дафниса:

— Где бы ни была красота, человек ею пленен. Сохранились рассказы о том, как люди любили деревья, цветы, хищных зверей, хотя и достоин великой жалости любящий, который принужден бояться того, что любит. Конечно, Дафнис телом раб, но красота его свободна. О, только взгляни на эти кудри, подобные гиацинту, на эти глаза, блестящие из под бровей, подобно драгоценному камню из под золотой оправы! Посмотри на щеки его бледно-розовые и пурпурные, на уста, украшенные зубами, белыми, как слоновая кость. Кто не пожелал бы сорвать с этих уст благоуханный поцелуй? Что же касается дружбы к простому поселянину, пример богов оправдает меня: Анхиз был волопас, и Афродита им обладала; Бранхий водил коз на пастбище, и Аполлон любил его; Ганимед был пастух, и сам Громовержец похитил его на Олимп. Не побрезгаем же и мы отроком, которого слушаются козы, как будто они влюблены в него. Возблагодарим Зевесовых орлов за то, что они не похитили его на небо, не лишили землю такой неземной красоты!

ХVIII

Астил, которого весьма развеселила эта защитительная речь, посмеялся и сказал, что любовь делает из людей риторов. Тем не менее, он стал выжидать удобного случая, чтобы поговорить с отцом о Дафнисе. Но Евдром, незамеченный, услышал весь разговор. Расположение к Дафнису, которого он считал умным и добрым юношей, сожаление о цветущей красоте, предаваемой на поругание пьяному, развратному нахлебнику, побудили его, не медля, пойти к Дафнису и Дамону и открыть им все. Дафнис, вне себя, сперва думал бежать в сопровождении Хлои, или умереть. Но Дамон, вызвав Мирталу за ворота, сказал ей:

— Жена, погибли мы: вот, когда откроется, что мы так долго скрывали. Теперь, может быть, Дафнису придется покинуть наш дом, коз и пастушескую жизнь. Но будь что будет! Клянусь Паном и Нимфами, даже если бы я должен был, как говорится, стать волом в стойло, не умолчу о судьбе Дафниса. Расскажу, где нашел его, как воспитал, покажу и памятные знаки, найденные при нем, — пусть узнает подлый блюдолиз, кого он осмелился любить, негодяй! Вынь и приготовь памятные знаки, чтобы они были у меня под рукою.

XIX

Порешив на том, вернулись они к Дафнису. А в это время Астил, улучив свободную минуту, приступил к отцу с просьбой, чтобы он отдал ему и позволил увезти Дафниса в город: этот пастух, по словам его, такой красивый юноша, что жалко оставлять его в деревне; Гнафон отлично может приучить его к полезной городской службе. Отец охотно согласился, велел позвать Дамона и Мирталу, чтобы сообщить им радостную весть, и объявил, что отныне Дафнис будет служить Астилу, вместо того чтобы пасти коз и козлов. Взамен обещал дать им двух пастухов. Рабы сбежались взглянуть на своего нового товарища и полюбоваться его красотой, когда Дамон, попросив позволения говорить, молвил так:

— Господин, прислушай, что скажет тебе слуга твой старый и верный. Клянусь богом Паном и Нимфами, не солгу ни единым словом. Не я — отец Дафниса, и Миртале не дано было счастие иметь такого сына. Родители покинули его младенцем на произвол судьбы, быть может, потому, что у них было много других детей. Когда я нашел его, он лежал покинутый, и мальчика кормила одна из моих коз. Я похоронил эту козу в ограде нашего сада, в благодарность за то, что она была ему матерью. При нем нашел я памятные знаки. О господин мой, знай, что я сохранил их, и по ним можешь ты убедиться, что Дафнис не нам чета по крови. Пусть будет он рабом Астила, я против этого ничего не скажу. Но не могу допустить, чтобы сделался он игрушкою Гнафона, который хочет увезти его в город.

XX

Молвив так, старик замолчал и горько заплакал. Гнафон в ярости грозил ему побоями. Но Дионисофан, пораженный тем, что услышал, приказал Гнафону замолчать, бросив на него гневный взор. Затем начал расспрашивать Дамона, велел открыть всю правду и не сплетать басней, так как хозяин полагал, что старик все это выдумал с тою целью, чтобы у него не отнимали сына. Дамон продолжал упорствовать, клялся богами, выражал готовность подвергнуться жестокой казни, если бы оказалось, что слова его ложь. Тогда Дионисофан, желая посоветоваться с Клеаристой, которая здесь же присутствовала, подошел к ней и произнес вполголоса:

— Зачем Дамону лгать? Я же сказал, что даю ему двух пастухов взамен Дафниса. Да простому поселянину и не выдумать столь хитрой басни. К тому же с первого взгляда видно, что такой красивый мальчик не может быть сыном старого Дамона и Мирталы.

XXI

И они пришли к тому заключению, что лучше всего, не тратя времени на пустые догадки, рассмотреть памятные знаки, дабы убедиться, нет ли в них указаний на более высокое и благородное происхождение мальчика. Тем временем, Миртала успела сходить домой за драгоценными приметами, которые тщательно хранила в старой сумке. Когда она принесла их, Дионисофан начал рассматривать, первый. Только что увидел он пурпурные пелены, золотую пряжку, ножик с ручкой из слоновой кости, — воскликнул:

— О, Боже милостивый!

И поскорее позвал Клеаристу, чтобы она, в свою очередь, взглянула на приметы. Увидев их, она воскликнула:

— Что я вижу! Да ведь это те самые вещи, которые мы оставили с нашим бедным мальчиком! Не в это ли место велели мы Софрозине отнести его и положить? Нет! Нет! Не может быть никакого сомнения: это мои приметы, — я узнаю их. Дитя — наше. О Дионисофан! Дафнис — твой сын и он водил на пастбище коз отца своего!