— Ну ничего, я с ним разговаривал, он вроде духом не падает. Хвост кренделем держит.
— Кто?! — Коля приподнялся на локтях. — Лешка? Чтоб Лешка духом упал? Да вы что! Он сам мне говорил, — хороша, говорил, девка, да, видать, не для меня. Может, говорит, и лучше, что все вот так получилось. Куда там лучше, если он до сих пор дрожит, когда о ней разговор заходит. Почему и драка в магазине получилась.
А поздно вечером, когда солнце было уже где-то над Европой, а мороз усилился до тридцати градусов, Панюшкин принимал в своем кабинете следователя Колчанова по случаю его предстоящего отъезда. На огонек заглянул главный инженер Заветный, а чуть позже, прихрамывая, пришел и участковый Шаповалов. Печка была жарко натоплена, мерзлые поленья, горкой сваленные в углу, постепенно оттаивая, тускнели, становились влажными.
— Похоже на то, что следствие закончилось? — спросил Заветный, усаживаясь у печки.
— Похоже, — согласился Колчанов.
— Кто же преступник? — спросил Панюшкин.
— Найдем преступника, верно, Михалыч? — обернулся Колчанов к участковому, скромно пристроившемуся у самой двери. Странное дело, Шаповалов почему-то смутился, крякнул, начал поудобней усаживаться на табуретку. — Михалыч! Я говорю — найдем преступника?
— А куда ж ему подеваться, — без улыбки ответил Шаповалов.
— А кого, собственно, вы имеете в виду? — спросил Заветный. — О каком преступнике речь?
— Вот именно! — воскликнул Колчанов. — О каком преступнике речь? Здесь требуется очень важное уточнение.
— Вы меня неправильно поняли, — холодно заметил Заветный. — Я не предлагал никаких уточнений. По-моему, дело совершенно ясное: подонок увел с собой мальчишку, где-то бросил его, сам чуть не замерз... Вот и все. К счастью, нашли и того и другого. Ну, а кто виноват больше, кто меньше и как все происшедшее по полочкам закона разложить — решать вам.
— Да уж ничего не поделаешь, придется! — воскликнул Колчанов.
— Интересно было бы, товарищ профессионал, сопоставить наши выводы. — Панюшкин подпер кулаком щеку и приготовился слушать.
— Сопоставим, — благодушно согласился Колчанов. — Для начала скажу, что Горецкий не покушался на жизнь Большакова.
— Кто же тогда столкнул Андрея с обрыва?
— Как знать...
— Вот видите, и у вас язык не поворачивается сказать, что Большаков свалился сам.
— Если за этим дело, — заговорил Заветный, — то я могу сказать, что Большаков свалился сам, — главный инженер оглянулся на всех, как бы прося присоединиться к его словам.
— Простите меня, товарищ Заветный, но я слышал, что у вас к Горецкому особое отношение?
— Да, тяжелый у вас хлеб, Валентин Сергеевич, — ответил главный инженер чуть обиженно.
— И не говорите! Михалыч, а ты чего молчишь?
— Слушаю...
— Ишь ты, — улыбнулся Колчанов. — Но ведешь ты себя, Михалыч, подозрительно.
— Тебе виднее. — Шаповалов с обидой глянул на следователя.
— Вот потому и говорю, что мне виднее. Колю нашел ваш телефонист. Большакова под обрывом собака учуяла, а ты нашел Горецкого.
— Ну, нашел. Что из этого?
— А из этого следует многое. Горецкий замерзал?
— Во всяком случае, не двигался, — неохотно ответил Шаповалов.
— И ты разбудил Горецкого?
— Ну?
— Как ты его будил? В лицо дышал, за ушком тер, платочком перед носом махал... Нет? Я скажу, как ты его разбудил. Хочешь?
— Я и сам могу сказать, — Шаповалов пожал округлыми тяжелыми плечами. — Разбудил, как и положено будить замерзающего мужика.
— То есть вломил ему по первое число? — Колчанов весело оглянулся на Панюшкина. — Вломил? Ну?
— Он что же, жаловался? — с угрозой проговорил участковый, поднимаясь с табуретки.
— Нет, что ты! Он не знает как тебя благодарить! Век, говорит, буду молиться за моего спасителя, только вот, говорит, не знаю, кто это... Не узнал он тебя, Михалыч. Медведь, говорит, на меня навалился, трясет и орет в морду: «Где Колька?»
— Ну, правильно... Мне главное — мальчишку было найти.
— Я, Михалыч, не об этом... Почему ты никому не сказал, что первым нашел Горецкого, что разбудил его, что для этого тебе пришлось его маленько помять?
— Что же это ты, Михаил Михалыч! — воскликнул Панюшкин.
— Черт его знает! — Шаповалов развел руками. — Напишет со зла жалобу, а потом попробуй докажи, что ты его спасал. Я и не подумал даже, что он меня не узнал.
— Позвольте, — сверкнул очками Заветный, — но у вас не все стыкуется. Если Горецкого помял Шаповалов...
— Не только, — быстро вставил Колчанов. — Коля, слабый мальчик Коля, тоже в силу своих возможностей прошелся по физиономии Горецкого, там, на Проливе.
— Я, с вашего позволения, закончу вопрос, — церемонно сказал Заветный. — Если Горецкого помяли совместными усилиями Шаповалов и Коля, то, следовательно, Большаков здесь ни при чем и мы можем сделать вывод, что Горецкий и Большаков на Проливе в ту ночь не встречались? Или я чего-то не понимаю?
— Валентин Сергеевич, сжальтесь! — вмешался Панюшкин. — Не томите душу.
— А! Вам, Николай Петрович, интересно, сошлись ли наши результаты? Так вот — на Большакова никто не покушался. Покушались на Горецкого, если это можно назвать покушением... Поскольку покушавшийся не знал о поисках, не знал, что буквально рядом с ним, скрытые бураном, находились десятки людей, он первого же встречного человека принял за Горецкого. И столкнул его... Но этим человеком оказался Большаков.
— А сталкивали Горецкого? — не понял Заветный.
— Да. Но столкнули Большакова.
— Кто?
— А как вы думаете? Впрочем, я сам скажу — это сделал мальчик Коля. Он был уверен, что на Проливе кроме него лишь один человек — Горецкий. Вот и все.
Панюшкин молча выдвинул ящик стола, взял запечатанный конверт и протянул его следователю.
— Прошу!
Колчанов вскрыл конверт, вынул небольшой листок бумаги и прочел вслух:
— «Коля Верховцев столкнул Андрея Большакова, приняв его за Виктора Горецкого». Ну что ж, Николай Петрович, поздравляю! Ответы сошлись. А как вы пришли к такому результату?
— Да не просто! — Панюшкин махнул рукой. — Мне, как и вам, пришлось по этому поводу со многими побеседовать. А потом я поговорил с Колей, он сказал мне, что хотел удрать от Горецкого, но не получилось. Тогда он столкнул его с обрыва, думая, что внизу достаточно снега, чтобы тот упал без повреждений... А что Коля на самом деле столкнул Большакова, я уже догадался сам.
Где-то над Тихим океаном уже стоял ясный холодный день, и белесые волны перекатывались лениво и размеренно, как мышцы под шкурой великана... А здесь только начиналось утро.
Маяк, четко выделявшийся среди деревянных изб, постепенно светлел и из тускло-голубого становился розовым. А когда холодное солнце брызнуло из-за пологих снежных холмов, он вспыхнул и сделался красным, будто раскалился.
В громадной куртке и валенках Панюшкин торопился по льду Пролива к тому месту, где должен был приземлиться самолетик. Он бежал, поминутно взглядывая вверх, как бы сверяя по снижающемуся самолетику место посадки. За ним торопился следователь.
Когда самолет, пробежав по укатанной тягачами посадочной полосе, остановился, обдав снежной пылью Панюшкина и Колчанова, из-за холма показался Горецкий. Он был не один — рядом шла Нина. Они подошли к самолету и молча остановились.
— Ну что, Николай Петрович, — нарушил молчание Горецкий, — не поминайте лихом.
— Постараюсь, — усмехнулся Панюшкин.
— Авось вернусь...
— Не надо, — сказал Панюшкин. — Никого не застанешь. Через полгода здесь останутся человек пять: смотрители маяка и обслуга перекачивающей станции...
— Надо же, еще не уехал, а уже вернуться хочется, — озадаченно проговорил Горецкий. — Даже не к людям, к этим вот местам...
— К местам возвращайтесь, — сказал Колчанов. — Местам этим вы ничего плохого не сделали. Нет у них на вас зла... — И он первым шагнул к самолету.