все старинные вещи принадлежали в нашем, и уж, тем более, в её домике, именно ей. Ну, почти все, так как был пожар, по её рассказам, который уничтожил практически все бабулино приданое.
Так вот, предположив, что поломал что-то ценное, я все сложил на место и больше не трогал. Да и забыл о происшедшем почти сразу.
Второй раз я увидел чемоданчик после того, как крыша дома начала протекать. Он лежал там же, где я его и оставил. Организовав ремонт кровли, я забрал чемодан в Париж.
Спустя пару дней я начал внимательно изучать его содержимое.
Первое, что бросилось в глаза, это сильно пожелтевший конверт с сургучной печатью и вскрытый путем надреза сбоку. С осторожностью достал несколько исписанных мелким узорчатым почерком листков.
Письмо было адресовано некому Игнату. А бабушка у меня была Анна Игнатьевна. Значит, письмо адресовано её отцу.
Моему прадеду! А автор — прапрадед!
Дорогой мой Игнатушка!
Видимо, пишу последнее письмо тебе (отдельно написал маме). Отправлю его, если выживем. Если не Судьба самому, то надеюсь, что его найдут, рано или поздно, и отправят по указанному на конверте адресу.
Цинга[19] одолела меня, сынок, силы на исходе. Как все-таки зависим человек от еды. От разнообразной еды. Её отсутствие на холоде приводит к самой страшной болезни Сибири. В живых нас осталось двое. В предыдущем письме я писал твоей маме, что из всей экспедиции (а из Москвы нас выехало 17 человек) не заболели цингой только я и старший геолог. Мы остались зимовать на месте раскопок, недалеко от Кубического Дольмена, место, куда аборигены не ходят уже лет двести, боятся.
Здесь и скот, и люди пропадают очень часто, в общем, нам никто не мешал, но начались сильнейшие снегопады, которые замели все вокруг. Верхушки деревьев, на которые мы залазили для рекогносцировки, теперь мне по плечу. А это кедры и сосны.
Продуктовый склад (мы оставили в октябре в отдельно сколоченном срубе) в 30 верстах к югу, но найти его под сугробом в 10 метров мы не смогли.
Снег продолжает идти. Кое-каких мелких животных мы добываем, но еды катастрофически не хватает. Степан, наш художник, обнаружил запас трудолюбивой алтайской белки в дупле. Мы все были ему очень рады! Теперь о работе нашей экспедиции.
Тайник в пещере, которую мы нашили, принадлежал то ли древним разбойникам, то ли контрабандистам. Её завалило или землетрясением, или еще каким-то образом. Внутри мы обнаружили мумифицированные останки одного из них и очень много артефактов (больше всего золотых и серебряных) из различных эпох и стран. Было тут, что нам изучать и описывать!
Но нашего археолога привлек с виду обыкновенный Колчан, со странными, мягкими на ощупь стрелами и совсем не боевыми наконечниками. Не стальными, а серебряными. Значит, их делали не для боя. А в качестве подарка или подношения кому-то великому. Лук был по своей форме как у монгольских всадников времен Чингисхана, только весь в надписях, состоящих из китайских иероглифов. Поразительное открытие мы обнаружили после того, как сняли серебряный наконечник. Одна стрела оказалась свернутой в трубочку. Из тонкой выделанной кожи с нанесенными с помощью тиснения иероглифами. Остальные, а их было 39, были из пергамента, тоже скрученного и завернутого в один слой кожи. Все-таки хорошо, что у нас в группе был геолог. Если бы не поход Григория с его молоточком по всему тому, что он видит, то не видать нам этой пещеры. Как он её умудрился отыскать — уму непостижимо. Говорит, что увидел несовпадение пород (камень, величиной с небольшой одноэтажный дом, лежал среди других камней других пород), это его заинтересовало. Он начал обхаживать сие сооружение со всех сторон и, взгромоздившись на самый верх камушка, он увидел, что есть щель. Подсветив себе факелом, увидел проход, очень узкий и заваленный камнями. Ну, а дальше — динамит сделал свое дело, и мы увидели вход в пещеру и лежащую мумию у входа, немного пострадавшую от взрыва. Колчан с луком и стрелами, а их было всего 40 штук, был признан менее ценным предметом из всех, которые собирались упаковывать для перевозки. Поэтому, когда для него и еще десятка не из серебра и золота артефактов не хватило места в обозе, который отправляли в Ново-Николаевск[20], то предложили оставить себе, с условием, тащить его самостоятельно. Я оставил. И через месяц у меня подвернулась оказия прямо до Москвы. И через раненного кавалериста посылка поехала к нам домой. Надеюсь, сей Колчан уже у нас дома…
Чернила заканчиваются, да и силы на исходе. Дописываю письмо и иду на охоту с двумя последними патронами.
Люблю тебя, сын! Не поминайте лихом, если не вернусь.
Маму береги!
Твой отец Ефим.
* * *
В чемоданчике я увидел две пачки бумаги, перевязанные тесёмкой. Вскрыв одну, я обнаружил подробные отчеты об экспедициях, их было много. И экспедиций, и отчетов, в том числе и о той, в которой погиб мой прапрадед Ефим.
В другой пачке были заключения различных серьёзных организаций о происхождении Колчана с гербовыми золотыми печатями. Все они сводились к одному, что Колчан принадлежал Чингисхану. На коже, из которых сделаны стрелы, возможно, были описаны походы и победы Чингисхана. Ни одну стрелу не смогли расшифровать, несмотря на то, что они были написаны на китайском языке. Видимо, был применен какой-то шифр, который не удалось прочитать ни одной из шести организаций, чьи гербовые печати стояли на документах. Та стрела, которая отличалась от всех остальных, лежала отдельно и была завернута в еще один слой кожи, пропитанный каким-то странным составом. И способ нанесения иероглифов, и кожа была другой. Даже серебряный наконечник был другой формы. Все это лежало в тайнике, который мне завещала бабуля моя вместе со своей дачей. Колчан переехал в музей, а стрелы пусть полежат отдельно.
И, исходя из того, что я услышал от Анатолия Верета, сделал все я абсолютно правильно.
Тут снова подал голос Анатолий:
— Колчан Ваш, молодой человек, любопытная вещь. С какой стороны не посмотри. Он многогранен, как бриллиант. В войске Чингисхана была строжайшая дисциплина. Если вызывали в поход конного воина-лучника, то он был обязан иметь с собой ровно 120 стрел. Один Колчан вмещал 40 боеприпасов. Итого: три полных Колчана по 40 штук в каждом. За меньшее количество стрел воин был бы сурово наказан десятником. Ну, а большее количество стесняло движение. Если кто и мог иметь произвольное количество боевых стрел, так это были разного уровня начальники, от тысячника и